Впроголодь и с мечтой о мире живет на линии соприкосновения одинокий инвалид

Жара. В тени выше тридцати. В этом году сентябрь в Донбассе выдался особенно тёплым. Где-то там, в далёком Нью-Йорке, в эти дни проходит Генеральная ассамблея ООН, где люди, облачённые в дорогие костюмы, вновь пытаются решить судьбу восставшего региона. На этот раз – путём ввода миротворцев.

Донбасс, тем временем, продолжает жить в условиях ежедневных обстрелов. Минувшая ночь не стала исключением. «Опять не спали?», — спрашиваю я стоящую у калитки с чашкой крепкого кофе в руке местную жительницу Аню.

— Вечером смотрела телевизор, вроде притихли они на какое-то время. А с полуночи как стали долбить, как стали долбить! И так до утра. К половине седьмого только угомонились. А у меня ночью спина стала болеть, потом почки прихватили – всю ночь промучалась под их «концерт». Заснула под утро, часов в семь. В десять проснулась. Теперь вот третью чашку кофе пью, чтобы хоть немного взбодриться. А то на ходу засыпаю, — отвечает Аня.

— По посёлку были «прилёты»?

— Были. Правда, я ещё не ходила смотреть, но люди говорят, что в районе автостанции были попадания. Возле магазина. На Черногорскую и Луговского тоже, вроде, попали.

Я на улице Павлуновского в посёлке Трудовские. Ночной обстрел давно завершился, на часах полдень. Но периодически слышны автоматные очереди, а где-то в полях ухает что-то тяжёлое. Обычный день на западной окраине Донецка.

Сегодня я иду к Александру Дмитриевичу Курилову – одинокому пенсионеру, который ещё в молодости лишился обеих ног. Совсем один, без семьи и родственников, он живёт на самой передовой фронта. За его огородом небольшая посадка, ставок, дальше – подконтрольная Украине Марьинка.

По центру просёлочной дороги холм земли, густо поросший бурьяном высотой в человеческий рост. Здесь давно никто не пропалывал, люди покинули свои разбитые дома, перебравшись в более безопасные районы. За холмом, уткнувшись верхушкой в безупречно синее небо, растёт роскошная сосна. Запах хвои приятно щекочет ноздри и почему-то напоминает о мире. В этом дворе живёт Александр Дмитриевич.

Огибаю холм по узенькой тропинке, прохожу мимо того, что когда-то было соседской летней кухней, а теперь является стеной с пустым оконным проёмом, открываю калитку. Александр Дмитриевич уже ждёт меня на пороге своего жилища.

— Как ваши дела? Как ночь прошла?- интересуюсь я.

— Что, детка? Говори громче, я плохо слышу…

Александру Дмитриевичу 68 лет. Три года в эпицентре боевых действий сделали своё дело – он очень плохо слышит и видит.

— Спрашиваю, как ночь прошла? – прибавляю громкость я.

— Стреляли до самого утра.

Раз плохо слышащий Александр Дмитриевич говорит о том, что стреляли, значит, действительно, было очень громко.

Мы проходим в жилище. Это не дом, дом стоит чуть поодаль. Это – летняя кухня. В ней он живёт уже второй год.

— Александр Дмитриевич, а почему здесь живёте, почему не в доме?

— Прежде всего, из-за угля. Чтобы протопить дом, угля нужно намного больше. А летнюю кухню можно меньшим объёмом согреть. Я уголь купил ещё до войны. На часть его мне дали субсидию, часть я сам оплатил. 1 300 гривен. Откладывал с каждой пенсии понемногу, вот и смог себе позволить.

— То есть последний раз уголь вы покупали ещё до войны?! И уже три года им топите?

— Да. Я по чуть-чуть. А если бы в доме жил, на такой долгий срок не хватило бы. Да плюс к тому, в доме потолки пообваливались, обои со стен. Взрывы же каждый день, по дому идёт вибрация, а он старый уже совсем, вот и рушится всё. Поэтому я перебрался в летнюю кухню.

— Александр Дмитриевич, а пенсия у вас какая сейчас?

— 2 600. Как у всех.

— Какие-то надбавки за инвалидность получаете? И почему пенсия такая маленькая? Разве инвалидам не положено больше? У вас какая группа, первая, наверное? – я засыпаю Александра Дмитриевича вопросами.

— Ой, детка, даже не знаю, что и сказать. При Украине у меня была добавка за инвалидность – 50 гривен. Это к основной пенсии по стажу.

— А где вы работали?

— Я работал на заводе пластмасс, электромонтёром по обслуживанию электрооборудования. Потом, когда мне назначали пенсию в 60 лет, мне поставили её просто по возрасту и доплачивали 50 гривен. А вот теперь, при ДНР, просто пересчитали по курсу в рублях, и всё. И пенсия моя теперь как у всех – 2 600 рублей. А группа инвалидности – да, первая. Может быть, мне и положено что-то, кто его знает. Но я же туда не пойду выяснять. Сама понимаешь, я не в том положении, чтобы ехать куда-то. А так – что назначили, на то и живу…

— Гуманитарную помощь получаете?

— Раньше получал. Ринат давал (фонд Рината Ахметова «Поможем» — Л.Р.). Сначала каждый месяц, потом раз в сорок дней. А в марте совсем перестал. Ты не знаешь – почему?

— Знаю, — отвечаю я. – Украина объявила блокаду Донбасса. Предприятия Ахметова перешли под внешнее управление. Фонд закрыли.

— Понятно, — вздыхает Александр Дмитриевич.

— А сейчас вы ничего не получаете? Совсем? Никакой гуманитарки?

— Пока нет. Ко мне соцработник ходит два раза в неделю. Говорит, что, может быть, что-то станут мне давать. Но пока ничего не получаю.

— Кроме соцработника вас навещает кто-нибудь?

— Друг изредка приходит, когда обстрелов нет. А так – я всё время один.

— Что стало с вашей семьёй? Какой она была?

— Мама, папа, брат. Жены у меня никогда не было. Кому нужен калека? – грустно улыбается он.

Я всегда неловко чувствую себя, когда нужно задавать такие вопросы. Но, делаю усилие и спрашиваю: «Александр Дмитриевич, а что случилось с ногами? Как вы их потеряли?»

— Это было давно. Болезнь. Кровь стала плохо циркулировать, сосуды забились. Сначала одну ногу отняли, а потом, через несколько лет, и вторую. Мне тогда чуть больше 30 лет было. До 30 я не успел жениться, а после, без ног, никому не был нужен. Поэтому всю жизнь прожил с родителями. Брат женился, у него родился сын. Мама моя умерла первой, потом брат – ему всего 49 лет было. Потом его жена. В 2002 не стало папы. А потом и племянника. Ещё у меня был кот. Мы с ним очень дружили, он приходил ко мне спать. Придёт, ляжет под спину, греет меня. Недавно и он умер. С тех пор я совсем один…

Он на мгновение замолкает, подслеповатые глаза наполняются слезами…

— Лучше б я умер вместо них, чем так жить! – негромко всхлипывает он и отворачивается.

Это самые трудные моменты в моей работе. Тяжело сдерживать слёзы, и очень редко их получается сдержать. Но здесь особый случай. Я не первый раз общаюсь с людьми с ограниченными возможностями, и знаю, что самое главное при этом – не показывать то, что тебе их безумно жаль, что твоё сердце буквально разрывается на части, видя их страдания. Они очень не любят этого, сразу закрываются. Я с трудом «втягиваю» слёзы, и продолжаю, как ни в чём не бывало.

— Александр Дмитриевич, а как вы выживаете на 2 600 рублей? Что вы едите?

— Экономлю, как могу. Каши ем. Иногда борщ варю себе, на неделю его растягиваю.

— Борщ с мясом?

— Что ты, — машет он руками. – Мяса я уже давным-давно не ем. Иногда, с пенсии, позволяю себе куриный окорочок, с него и варю борщ. Целый день уходит на то, чтобы борщ сварить. Долгое это дело для меня…А вообще я стараюсь просто меньше есть, и потому денег как-то хватает. Я специально так сделал, натренировал себя: с каждым днём всё уменьшал и уменьшал себе порции, поначалу есть очень хотелось. А потом привык. Желудок уменьшился. И теперь я обхожусь малыми порциями. Только вот овощей мне не хватает. Иногда так хочется чего-то свежего съесть! Но я не унываю! Пойдём, что-то покажу!

Мы выходим во двор. Он ведёт меня в огород. Там – несколько кустов с красными помидорами.

— Это вы посадили? – удивляюсь.

— Ну, почти, — улыбается он. – Прошлым летом ел помидоры, извлёк оттуда семечки, подсушил их. А на зиму кинул в землю. И представляешь? Взошли по весне! Вот, теперь ем помидоры свежие. Каждый день по помидорчику срываю! А вон там у меня кабачки были, это уже остатки, пожелтели.

Александр Дмитриевич ведёт меня к кабачкам.

— Таким же способом вырастил, как и помидоры. Летом сильно посёлок бомбили, один снаряд упал прямо ко мне в огород. Упал на кабачок. На его месте яма образовалась – я её засыпал потом – а кабачок унесло куда-то.

— Как вы обстрелы переносите?

— Раньше очень страшно было. Теперь уже немного пообвык. Но всё равно, когда бомбят, молюсь и думаю о том, чтобы только в летнюю кухню не попало. Потому что мне совсем негде будет жить тогда… А прошлым летом меня ранило.

— Как это произошло?

— Я возился в огороде. Начался обстрел. Снаряд разорвался совсем близко. Три осколка попали мне в спину. Не большие, но было очень больно.

— Местные власти предлагали вам отсюда выехать?

— Да, предлагали. Но я не захотел. Ну, подумай – кто за мной ухаживать там будет? Кому я нужен? А тут всё-таки я сам себе хозяин. Поэтому никуда уходить отсюда не хочу. Что будет, то будет.

В огороде я нахожу осколки снарядов, несколько пуль застряли прямо в двери дома. Обычное «убранство» домов на передовой.

Огород расположен под углом. Александр Дмитриевич напрягается, чтобы взобраться наверх. Я вновь едва сдерживаю слёзы…

Мы проходим мимо раскидистой пушистой сосны. Вновь ловлю себя на мысли, что запах хвои ассоциируется у меня с миром и покоем. Странное ощущение.

— Какая всё-таки у вас сосна потрясающая!

— Да, — довольно улыбается Александр Дмитриевич. – Это мы вместе с родителями посадили саженцы. Я тогда ещё подростком был. И вот – вымахала. У меня под ней самое любимое место во дворе. Часто тут сижу.

— Чего вы хотите больше всего сейчас?

— Мира. Покоя. И тишины.

… Он провожает меня за ворота. Рассматривает мою «зеркалку», говорит, что и сам раньше занимался фотоделом, много фотографировал, правда, на плёночный фотоаппарат. Любит это дело и хорошо в нём разбирается. Приглашает в гости снова, просит его не забывать. Машет рукой на прощание. Я ободряюще ему улыбаюсь.