«Особо опасен»: откровения луганского разведчика «без родины»

— Устаю, — говорит. — Ножки тоненькие, слабые, пять лет на них до дома иду — не дойду.

А голос веселый и глаза хитрые.

Мне даже позывной его не разрешили публиковать, пусть будет «дядька Вова», так его тоже называют.

Дом у него на той стороне линии разграничения, на украинской. Вот и идет, идет, все никак не дойдет.

— Абы сказали — отам нимець стоить, делай что хочешь, — он ужасно легко переключается с украинского на русский. — Я б дошел. А то запрещают.

— Он бы дошел, — подтверждает его товарищ. — Как там про тебя сказано? «В плен не брать, особо опасен, владеет всеми видами холодного и огнестрельного оружия».

— Действительно владеете? — уточняю я.

— Та шо, я такой дурачок? — удивляется дядька Вова. Движения у него легкие, совсем не сочетающиеся с остальным обликом — на вид ему лет шестьдесят. Он не сидит на месте, то складывается пополам, словно длинные ноги у него телескопические, то распрямляется. Я такую пластику видела однажды у тренера по йоге.

— Владеет, владеет, — подтверждает товарищ.

— Та не, я на старости лет с хворостинкой, — заверяет дядька Вова.

Хворостинка — это даже не автомат. Дядька Вова предпочитает пулемет. Недавно, как мне объясняют его товарищи, он попал в украинский блиндаж из крупнокалиберного пулемета «Утес», никого не убил, но попугал изрядно.

Я смотрю, как он легко покачивается на носках, сидя на корточках, а под пяткой у него лежит граната. Я показываю на нее, мол, осторожно.

— Да ты не бойся, она ручная, — смеется дядька Вова, укладывая гранату в карман. — Всегда ее с собой ношу. Цэ тришечки для сэбэ. Хотя нет, не всегда, вру. И хорошо. В ноябре мина рядом легла — мне осколками лицо посекло. Не было лица. Сплошное месиво. Смотрю и не вижу. Думал, ослеп. Хорошо, что гранаты рядом не было, а то бы подорвался — кому я нужен, старый, слепой, на чужбине.

— Но все обошлось? — зачем-то уточняю я, хотя и так понятно.

— Обошлось, — кивает дядька Вова. — Было абсолютное зрение, теперь на одном глазу единица, на втором 0,9. Обошлось.

Он мог бы быть пенсионером, спокойно жить в своем доме, подержать на руках внуков, но пенсия не пригодилась, а внуки родились уже после того, как он покинул дом.

— Домой хочу. Мне бы на рыбалку. Помню первый свой день войны. Я на рыбалку пошел, переметы проверил — два сома. Один вот такой, — показывает от земли до пояса. — Другой вот такой, — показывает от земли до плеча. Достал их. И тут БТР начал работать. О, думаю, началось. Тогда окружили их, разоружили, БТР забрали. А сомы так и остались. Не повезло.

В 2014 году его оставили в Лисичанске, из которого уходили войска ополчения. Не забыли, как это случилось со многими другими, а оставили, выдав боекомплект и медикаменты, — чтобы партизанил.

Тогда верили, что скоро ополчение вернется в Лисичанск.

Несколько дней дядька Вова с наспех собранной группой вел партизанскую борьбу — налетал на украинские блокпосты, обстреливал, уходил. Выкопал у себя на огороде винтовку, зарытую там в девяностых и пролежавшую семнадцать лет, — пригодилась. Потом стало ясно, что продолжать дальше бессмысленно — и этой безумной группе удалось вырваться из Лисичанска и пробиться к Стаханову.

— Потом я вместе с Бэтменом воевал, — мечтательно продолжает дядька Вова. — Тогда лучшее время было. Война… Набирали группы шалунов на ту сторону ходить, я и попал.

Да кто он вообще такой?

— Мамка говорила: «Ноги выросли, а ум нет». Говорила: «Если на другом конце земного шара бахнуло, ты уже туда бежишь».

Профессиональный военный, разведчик, с восемнадцати лет воюет, объясняют мне. Действительно особо опасен, действительно владеет всеми видами холодного и огнестрельного, предпочитает пулемет. Назвали еще несколько стран, где он воевал. И правда — по всему земному шару. Профессиональный разведчик без родины, без флага. Так сказали.

— А у нас блинчики на позиции с утра приготовили, — весело рассказывает дядька Вова. — Укропы нюхают, завидуют. По вечерам варенички варят. Полный пансион. Я еще семечки люблю. И конфеты, леденцы, дюшес там, барбарис.

Чуб под козырьком светлый, легкий, как пух.

— Сколько человек из моего села пошло, никто домой не вернулся. Что я буду их мамкам говорить? Хоть не возвращайся…

В рации переговоры. Где-то сработала растяжка.

— Это трава молодая вверх лезет, растяжку подняла, она и сработала. Не те, что на той стороне. Там дети сейчас стоят. Они даже стрельнуть лишний раз боятся. Я ночью вышел, думал — на живца их, чтобы стрелять начали. Так они молчат.

Лицо коричневое, изрезанное морщинами, доброе. Наверное, только такие лица и бывают на войне у тех, кто убивает очень давно.

— Косуля к нам зачастила, не шлепните ее. У нее козлик один. Я уж думал, наступление. Я в жизни не обидел ни одного зверя, ни птички. Косулю я берегу. Пусть лучше она при мне будет. Надену на нее каску, бронник. Зайчик еще со мной ходит, с ногой простреленной. Я ему хлебушка накрошу.

Я мотаю головой.

— А тех — не жалко?

Дядька Вова совершенно не удивляется вопросу.

— Жалко, конечно. Но если не я его убью, то он меня. А так все живое жалко.

Анна Долгарева

Фото автора