Михаил Терещенко / ТАСС
Начнем с того, что расширенная коллегия Минобороны в этом году прозвучала не как годовой отчёт ведомства, а как доктринальный документ военного времени. В публичной части Путин и Белоусов фактически зафиксировали: Россия переводит войну в режим долгого управления — с понятной логикой целей, ресурсной архитектурой и институциональными механизмами, которые должны сделать кампанию устойчивой на годы, а не до весны или следующей зимы.
Главный сигнал выступления Путина — не в перечне «освобождённых пунктов» и не в самооценке инициативы на фронте, а в постановке задач как пространственных и структурных, а не календарных. Формула «цели будут достигнуты», дополненная готовностью добиваться их «военным путём» при отказе от дипломатии и отдельным выделением «буферной зоны безопасности», выводит конфликт из рамки ограниченной операции. Это язык длительного конфликта, где критерии успеха допускают расширение и уточнение без необходимости объявлять финал.
Встроенная сюда линия про «прогресс в диалоге с новой американской администрацией» при одновременном списывании Европы в категорию «недееспособных элит» — тоже не дипломатия в привычном смысле, а попытка разорвать единство западной коалиции и удорожить европейцам продолжение конфликта.
Но реальная «масса» коллегии — в докладе Белоусова. Он обозначил войну не как фронт, а как контур управления ресурсами: финансами, промышленностью, логистикой, ремонтом и человеческим капиталом. Если убрать риторику, Белоусов описал переход к модели воспроизводимого преимущества: выигрывает не тот, у кого единичное «чудо-оружие», а тот, кто способен серийно производить, быстро доставлять, рационально расходовать, оперативно ремонтировать технику и непрерывно адаптировать тактику и стратегию. В его логике успехи на поле боя — производная от управляемости цикла «поставка–применение–восстановление», а не от разового манёвра.
И в этом он совершенно прав.
Отсюда — ключевой каркас долгосрочной модернизации. Во-первых, объявлено, что параметры новой Государственной программы вооружений 2027–2036 определены и строятся вокруг приоритетов, прямо выведенных из опыта этой войны: ПВО/ПРО, связь–управление–РЭБ, беспилотные системы и робототехника, космические средства, а также стратегические силы.
Это важнее любого конкретного изделия: таким образом фиксируется переразметка бюджета под «войну дронов» и борьбу за информационную осведомлённость на тактическом уровне. Во-вторых, проговаривается стремление сделать мобилизационную экономику менее «дорогой» в пересчёте на единицу эффективности: ставка на рост производительности в ОПК и на перестройку контрактного ценообразования. Для военного ведомства это попытка уйти от бюджета как бездонной бочки к модели управляемой себестоимости и контролируемых цепочек.
Самая инновационная часть доклада — не «стратегические ракетоносцы» и не новые системы, а описанная Белоусовым трансформация тактики в экономику. Беспилотники в его трактовке становятся не вспомогательным средством, а массовой ударной силой; противник строит «линию дронов» как зону тотального поражения на глубину 10–15 км, ответ — ускорение перемещения подразделений, насыщение тактическим РЭБ и переход к более мобильным схемам доставки и эвакуации.
Не случайно в докладе рядом стоят, казалось бы, несопоставимые вещи: создание «войск беспилотных систем», массовое обучение десятков тысяч специалистов, поставки «окопных средств РЭБ» и одновременно массовая закупка мотоциклов, квадроциклов и багги. Это одна логика: снижение стоимости продвижения и выживаемости в условиях, где классическая механизация уязвима для дешёвых средств поражения, а скорость и рассредоточение становятся критичнее броневой массы. Любители «броневых кулаков» будут огорчены.
Отдельно Белоусов делает ставку на «информационную осведомлённость» как новый род боевой мощности. Проект единого защищённого цифрового пространства для уровней от взвода до соединения, использование доверенных устройств, доступ к метео, картам, данным обстановки и орбитальным снимкам — это попытка закрыть историческую проблему: в войне, где огневое поражение часто реализуется в минуты, запаздывание информации превращается в потери. Если эта система действительно будет внедрена в масштабе, Россия пытается создать не просто «больше дронов», а более быстрый контур «обнаружение–решение–поражение».
Военно-экономически доклад показателен тем, что логистика, хранение и ремонт поданы как элементы боевой устойчивости. Белоусов подчёркивает защищённость арсеналов, «многоуровневую систему хранения», цифровизацию учёта МТО, роботизацию подвоза на передний край и особенно — ремонтопригодность как стратегический ресурс (выездные бригады, высокий процент возвращения повреждённой техники). В войне на истощение ремонт — это скрытый допинг боеспособности: он позволяет превращать удар противника не в выведение из строя, а в временный сбой. Эта связка «склад–учёт–логистика–ремонт» и есть то, что отличает устойчивую военную экономику от витринной.
Кадровый блок тоже вписан в модель устойчивости. Озвученный набор контрактников важен не столько цифрой, сколько смыслом: Россия демонстрирует, что пытается удерживать темп войны без политически рискованных форм тотальной мобилизации, опираясь на контрактный контур, финансовые стимулы и систему социальных гарантий. Поэтому существенный объём доклада занимает социальная архитектура: ускорение выплат, цифровизация льгот, жильё, поиск пропавших без вести, электронные жетоны, «обратная связь» с военнослужащими.
В военной социологии это не «гуманитарная повестка», а технология снижения внутреннего трения. В затяжной войне способность удерживать моральный ресурс и минимизировать административное раздражение становится фактором боевой устойчивости не меньше, чем поставки боеприпасов.
Наконец, внешнеполитический и ядерный блок в выступлении Путина выполняет классическую функцию управляемой эскалации. Он сочетает декларацию готовности к переговорам с утверждением о технологическом превосходстве стратегических сил и «уникальных системах». Это не столько про намерение применять, сколько про попытку управлять решениями противника: повысить цену качественного расширения поддержки Украины, зафиксировать у европейских элит ощущение эскалационной лестницы и подать себя как сторону, способную вести длительное противостояние. Отдельное публичное упоминание участия КНДР в связке с Курской областью — дополнительный сигнал о расширении внешнего плеча и нормализации коалиционной войны вне западных институтов.
Есть ли уязвимые места в вышесказанном? Да. И это нужно учитывать.
Первое — конфликт между серийностью и инновациями: поле боя меняется быстрее, чем государственные циклы закупок и НИОКР, и даже при заявленной системе новшеств бюрократическая инерция может съедать преимущество.
Второе — предел бюджетной устойчивости: настойчивый акцент на экономии, централизации казначейства и пересмотре контрактных цен — косвенное признание финансового напряжения даже в условиях приоритета обороны.
Третье — качество управления и ответственность на местах: цифровизация и KPI могут выявлять проблемы, но не заменяют культуру исполнения. Главком сам отметил, что проблемы есть, а значит, вопрос не исчерпывается техникой и деньгами.
В сухом остатке коллегия дала достаточно ясный портрет стратегии 2026–2027 годов.
Россия стремится удерживать наступательное давление, одновременно превращая войну в управляемый конвейер: массовые беспилотные системы, тактический РЭБ, мобильность, цифровое управление, защищённые склады, быстрый ремонт, контрактный набор и социальная инфраструктура для удержания человеческого ресурса. Это стратегия не одной операции, пусть даже специальной, а соревнования в устойчивости цикла «производство–снабжение–применение–восстановление».
Для внешнего наблюдателя главный вывод такой: время работает на Россию, которая готовится к войне в долгую, а значит противнику нельзя рассчитывать на простую схему пересидеть и измотать. В этом смысл коллегии как политико-стратегического сигнала: война объявлена не эпизодом, а нормой, и вопрос теперь не в том, что Россия говорит, а в том, насколько её управленческая и промышленная машина окажется способна поддерживать заявленную модель в реальности.
Юрий Баранчик, политолог, замдиректора Института РУССТРАТ, шеф-редактор информагентства REGNUM, руководитель интернет-проекта «Империя»
