Донецк: три года на войне-2

— Подруга открутила ракете хвост, а большая часть осталась под полом. Она ее потом замуровала, заделала плиткой. Снаряд был кассетным, поражающие элементы разбросал по дороге, к ней только болванка прилетела.

Я думаю, что Наташа все же не совсем права. Открутить ракете хвост, замуровать остальное плиткой и продолжать жить — это тоже позиция, и не то чтобы слабая.

— Было время, когда город настолько опустел, что по улице Артема (главная улица Донецка — прим. авт.) можно было пройти в одних трусах, и никто не обратил бы внимания. Да и без трусов можно было бы. — Говорит один из жителей, не выезжавший с Донбасса ни на день. — Тогда под обстрел можно было попасть даже в центре: у меня товарищ-таксист вез женщину с ребенком и кота, в машину прилетело… Мужика покалечило, женщину и ребенка насмерть, а коту хоть бы хны. Такая странная судьба.

Понятием судьбы дончане оперируют постоянно — наверное, это такой способ не сойти с ума.

Ополчение

На кладбище «Донецкое море» сегодня сороковины Михаила «Гиви» Толстых. После душераздирающих кадров всенародных похорон снова ожидаешь единения людей в гордости и скорби, но на подъезде машину останавливает автоматчик, направляет по другой дороге. Таксист комментирует: «Надо же, опять кого-то модного хоронят». Словечко характерное, описывающее отношение части людей и здесь, и в большой России как к беде, так и к единению в ней — в общем, ко всей этой высокой и временами всерьез опасной метафизике, толкающей людей против базовых инстинктов отдельной особи и потому совершенно неразличимых как издателями глянцевых журналов, так и их потребителями. На этом уровне восприятия героев ДНР действительно сложно назвать иначе чем модными парнями.
Участок нового воинского некрополя охранялся и с центрального входа также. Мы поговорили с бойцами, они посмотрели мой паспорт, сказали, что пропустить не могут, но позовут старшего, как только будет такая возможность. Еще через час подошел офицер, не новый сомалийский комбат, а безопасник, по-видимому; средних лет, с сухим римским профилем. Объяснил что и как, почему не пропускают. Под конец беседы — ну вы не думайте только, что мы здесь все такие бурые… «А какие вы еще? Такие и есть», — хмыкнула я. Дяденька не улыбнулся, но слегка помягчел. Провел меня через перекрытый проезд; там очередной взвод «Сомали» медленно шел мимо могилы Гиви.
Обратный таксист, вкурив откуда я еду, долго рассказывал про то как ополченцы отжимали у людей квартиры и машины. А у вас, — заметил он, — они бы могли отобрать, как минимум, мобильный телефон! А то и…
 — Оля, - спросила я вечером у новой донецкой приятельницы: бывшего мужа ранили под Славянском безоружным, когда он гуманитарку вез, восемь пулевых и осколочное, после этого он еще даже повоевал, но изрядно двинулся по ПТСС, брак рухнул, так что ополченцев она знает с разных сторон. — Правда ли, что ополченцы отжимали квартиры-машины, вообще именно для этого многие туда и шли? Ведь ладно это наши модники, так и у вас об этом поговаривают.
 — Ты знаешь, я массу таких разговоров слышала, но именно слышала, сама и мои знакомые с подобным не сталкивались. Но, думаю, в 14-м бывало, потому и начали кое-кого потом закрывать. А насчет того, что для этого туда и шли — ну, видишь, вот эти люди, которые такое говорят, они, мне кажется, просто очень любят денежки, но при этом у них кишка тонка пойти в ополчение и проверить, можно ли там отжать квартиру…
Оля начинает смеяться, представляя, видимо, какого-нибудь знакомого куркуля, который идет в ополчение отжимать квартиру или бизнес у соседа.
В это время ее старшая дочка Лера врубает телек на полную.
 — Не перебивай взрослых! — сердится Оля.
 — А когда будет моя очередь с Наташей поговорить? — вредничает Лера.
Младшая, Саша, сидит тихо и улыбается. У нее сегодня день рождения. По этому случаю они с мамой и сестрой слопали сладкий рулет, а у меня только и нашлось ей подарить — карманное зеркальце.

…- В четырнадцатом годе был удивительный народный подъем, но и много бывало гамна, — говорит мне офицер одного из подразделений армии ДНР. «Гамна» — это региональная норма, как и «ложить» в значении «класть»; за прошедшие дней пять мне уже даже перестало царапать ухо. — Практически у каждого соединения была своя «яма», которую использовали в соответствии с собственными представлениями о прекрасном… Кто-то диверсантов ловил, а кто-то. вот, например, было такое подразделение «казаки». Подразделения этого больше нет, но много они натворили и многое испоганили… Раньше мы тут кубанки носили, и я тоже, я же донец потомственный. Этих «казакующих» я за казаков и не считал, но пришлось от кубанки отказаться — просто чтобы не ассоциироваться. Наша паранойя нынешняя — она отчасти от этого, многое приходится вычищать. К тому же националистическое украинское, да и просто правое подполье — вовсе не миф. В этом плане мы в русле европейских тенденций: у нас есть тут и нипстеры (наци-хипстеры — прим. авт.), и вся эта модная зараза общеевропейская из Украины, да и из России отчасти заползла — это, конечно, щенята еще, пусть и правее них только стенка. Но есть и настоящие боевые группы.

Что бы ни говорили ополченцы о себе и друг о друге — а говорят они всякое, помимо действительных грехов войны дают о себе знать и противоречия между батальонами-ватагами первого периода боевых действий, снять которые как раз и призвана военная реформа, перетасовка бойцов между подразделениями и формирование новых частей, но столько цельных и прямодушных людей примерно в одном месте я до этого не встречала ни разу. Удивительно отношение к противнику — жесткость до жестокости, но зачастую с долей уважения за отвагу и безбашенность — к добровольческим батальонам, и сочувствие с ноткой презрения — к призывникам из ВСУ. «Мы их часто даже и не меняли, если наших пленных на той стороне не было… Накормим и отпускаем. Это ж пацаны еще, какой с них спрос».

В кафе «Легенда» близ главной площади Донецка собираются те, для кого нынешняя война — не только часть жизни, но и работа, как бы цинично это ни звучало: журналисты, наблюдатели, правозащитники — всякий адреналиновый люд. Заходят и ополченцы — то есть, теперь уже офицеры армии ДНР. Кому положено — при оружии, на столах стоят пепельницы; попробуй тут не закури.

Журналисты на этой войне де-факто воспринимаются как комбатанты: их брали в плен и увозили «на подвал», убивали, за ними специально охотились. Донецкий таксист, который возил несколько групп российских телекорреспондентов, рассказал, как попал под обстрел вместе с одной из них: источник сообщил, что в условленном месте в условленный час произойдет обмен важных пленных. Журналисты вскочили в машину, помчались, но подъехали с небольшим опозданием и увидели, как по группе уже собравшихся коллег с украинских позиций сработал миномет.

…Говорят, в четырнадцатом годе Донецк был запоздалой рифмой к «Белой гвардии». Сейчас он скорее напоминает Мадрид времен гражданской войны в Испании: ополченцы, военные советники, агенты, искатели приключений, диверсанты, таксисты, которые знают все обо всех и гражданское население, которое тонет в море разнонаправленных слухов, само же их продуцируя. Редкая открытость сочетается с тотальной паранойей: видимо, постоянная близость смерти снимает множество барьеров и после короткого периода зажима собеседник вываливает на тебя уйму противоречивых сведений. В подобной обстановке информационная политика фильтров и умалчивания кажется абсолютно бессмысленной и даже вредной, вместо одной правды, пусть и не самой удобной, порождая каскады домыслов. Так, весь город судачит о том, что в день достопамятного взрыва на «Мотеле» на границе Донецка и Макеевки никакого прилета украинского снаряда не было, а взорвалась машина с боекомплектом.

Умопомрачительные жестокие мемы: как отличить нациста зимой? Он даже на снежном поле не наденет маскхалат. Психические атаки добробатов под амфетаминами, перестрелки на окраинах города-миллионника, которые местные называют биатлоном или пинг-понгом. Пышная теневая экономика. Катание туда-сюда через две (нет, три-четыре!) границы и уйму блокпостов. Жуткие и комические истории, в которых человек извне никогда не поймет грань хохмы, правды, жестокой иронии.
Невероятные глаза ополченцев четырнадцатого — ясные, умные, с отчетливой сумасшедшинкой.
 — Кшатрии уходят, — констатирует очередной мой собеседник. — Приходят пятисотые.
 — А кто это?
 — Те, кто воюет за зарплату.
Потом добавляет:
 — Тем не менее, баланс духа и бабла на этой территории выровнялся на время.
В этом что-то есть.

Накануне отъезда из Донецка решила все-таки посетить воинский некрополь на «Донецком море». По странному стечению на вызов приехал тот же таксист.

— Я вас в прошлый раз возил на кладбище.

— Ну и теперь туда отвезите.

Будний день: ни даты, ни охраны. В весеннем лесу бесятся дикие голуби: воркуют, бьют крыльями. Одна за другой подъезжают две машины, выходят супружеские пары, одна с ребенком, несут цветы. Молодая женщина кладет гвоздики к могиле Арсена Павлова, затем наклоняется и гладит его фотографию.

Фото: предоставлено автором

Не нахожу пока другого определения Донбасса по отношению к России как «сакральная жертва». Эта многонациональная территория с советским еще культурным кодом стала и поводом для раскола — или откола части граждан, и цементирующим началом для остальных людей метрополии. На почве конфликта рушились (и создавались) дружеские и любовные связи, даже семейные общности. Болотная была возможна только до обстрелов Донецка; после них остались только нелепые истории с зеленкой и студенческие бунты по поводу кроссовок премьера. Можно надеяться, что теперь Россия не повторит судьбу Украины.