Запад мстит России за свой страх перед ней

Фото: Zuma/TASS

У России с Западом на сегодняшний день фактически нет общей стратегической повестки дня. Поэтому дипломатия не может сыграть роль, которую она призвана играть.

Такое мнение высказал накануне в ходе экспертной дискуссии клуба «Валдай» о будущем политической коммуникации замминистра иностранных дел России Александр Грушко.

Он отметил также, что «Запад сформировал в отношении российской стороны в последние годы нарратив, который не имеет ничего общего с действительностью». И в качестве примера привел «шесть знаменитых слайдов», которые презентовало недавно посольство Великобритании в качестве якобы доказательства вины России в так называемом «деле Скрипаля».

По словам Грушко, «все, что там написано, представляет собой абсолютную неправду, один большой фейк, и на самом деле предназначено лишь для одного — не допустить нормализации отношений с Россией».

Отвечая в этой связи на вопрос о будущем отношений России и Запада, замглавы МИД РФ сказал, что «мяч находится на стороне партнеров», а не Москвы. В то же время он выразил убежденность, что «конечный интерес, особенно интерес европейцев — это признать реалии. Признать то, что Европа без России — это не Европа».

Вопрос, когда на наших партнеров снизойдёт, наконец, это просветление? И в какой форме?

Потому что некоторые представители западного мира и сейчас признают, что Россия нужна Европе. Однако, опять же, призывая к равноправному диалогу с Москвой и к отказу от двойных стандартов, они почему-то продолжают навязывать нам вину за мифическую агрессию против Украины, за военную помощь Сирии, за некое вмешательство в выборы по всему миру и даже за посягательство на «демократические устои».

Неужели, они действительно не знают, или не понимают того, что в Сирии мы по приглашению официальных властей боремся с терроризмом, что Украину — не захватывали, а Трампа — не избирали?

Как, и о чем нам с ними в этих условиях разговаривать и строить общую повестку дня?

— Надо сказать, что такое отношение к российской внешней политике на Западе, к российской активности, оно сформировалось, конечно, не сегодня, не в постсоветский и не в советский период — напоминает научный сотрудник Института всеобщей истории РАН Андрей Митрофанов. — Оно сформировалось еще в эпоху Российской империи, точнее, в XVIII веке. Когда впервые Россия входит в Европу и ведет свою политику весьма активно, даже в некоторых случаях агрессивно, потому что ситуация была не менее напряженная, чем сегодня. Напомню, что Семилетнюю войну (1756−1763 гг.) называют «первой мировой войной», между прочим.

Тогда же на основе каких-то архетипов, стереотипов более древних на Западе формируется образ России и россиян (как тогда говорили — русских).

С тех пор, конечно, образ России претерпевает большие изменения, потому что меняются политические системы, социально-политические уклады… Но в основе все же остается некий очень важный «фундамент». Единый общий фундамент, можно так выразиться, в который естественно входит и стереотип восприятия.

Интересно, что восприятие России как государства, оно имело место уже в XVIII веке. А вот этнические стереотипы о России и русских появились гораздо позднее. Они формируются где-то только к середине XIX века и даже позднее.

Это очень интересно. Потому что если мы посмотрим на отношения европейских стран между собой и стран Северной Америки, то естественно, это бывшие колонисты. У них формирование этнических стереотипов происходит в гораздо более ранний период — т.е., у них нет разрыва между двумя этими процессами. А в отношении России это происходило не одновременно.

И сейчас мы, по сути, пожинаем плоды вот этого межкультурного диалога XIV, XVIII, отчасти XIX веков, когда наблюдаем такое непростое отношение к современной России на Западе. Прежде всего, в Европе.

«СП»: — «Непростое», это мягко сказано. Впечатление, что у них эпидемия русофобии…

— Если говорить о русофобии сегодняшней и русофобии, скажем, времен Наполеона или Крымской войны, то следуете тоже учитывать один важный момент. Потому что, с одной стороны, мы используем один и тот же термин. С другой стороны, родился он как раз в первой половине XIX века. И ничуть не раньше. То есть, этот термин достаточно молод в политологии и международных отношениях.

Все что угодно можно под него подвести. Но он очень плохо уловим. Потому что «фобия», это все-таки некое состояние общественного мнения.

Сейчас, действительно, можно сказать, что в общественном мнении Западной Европы (отдельных стран, прежде всего, не всех) присутствует определенная напряженность в отношении России. Но когда возникает эта фобия? И всегда ли она сохраняется? Потому что это же, согласитесь, не перманентное состояние умов в этих странах.

То есть, это некое периодически появляющееся — естественно, при усилии государственной и негосударственной пропаганды — состояние, связанное, как с реальными событиями, так и с теми коллективными представлениями и стереотипами, которые укоренены в западной культуре. Вот это нужно всегда помнить.

Поэтому не всегда русофобия политическая сопряжена с этническими представлениями в тех странах, о которых идет речь.

«СП»: — А когда известный американский ученый в эфире CNN говорит, что «мы с русскими никогда не поладим, потому что они — русские», это какая русофобия?

— Когда мы рассматриваем любую сентенцию — будь то американец, голландец, испанец, — всегда нужно помнить о том базисе, на котором он строит свои какие-то выводы. Потому что эти фразы могут содержаться в каком-то контексте.

Но, допустим, если речь идет о сегодняшнем дне, то это может быть просто скоропалительной, сиюминутной, не очень воздержанной реакцией. Дипломаты с этим сталкиваются постоянно. И для этого они, собственно, и нужны — чтобы правильно реагировать на такие вызовы.

С другой стороны, есть более глубинные отношения к России и русским. Специалисты настоящие, если мы посмотрим, которые всегда были и в США, и в Австралии, и во Франции, и в Германии, они не так часто употребляют резкие оценки и делают скоропалительные выводы. Для них это, в принципе, невозможно. Потому что они понимают, что Россия, это очень сложный организм — и общественный, и политический, и культурный, — с которым построение любых отношений на простых основаниях невозможно. Собственно говоря, те школы советологии, как говорили в прошлом, а сейчас русистики, они как раз и нужны, чтобы «наводить мосты», как в области культуры, так и в области политики.

Но мы часто читаем именно те заявления, где западные политики или власти допускают достаточно резкие выражения.

«СП»: — Дело даже не в резкости, они в последнее время вообще не стараются подбирать выражения. Как сказал недавно, комментируя так называемое «дело Скрипаля», наш министр Лавров, Великобритания, США и их союзники «все приличия отбросили, прибегают к откровенной лжи, к откровенной дезинформации».

— Мы просто должны понимать, что в данном случае имеет место пропагандистская кампания, которая связана с конкретными событиями, достаточно печальными. Но это не означает, что представители всей интеллектуальной элиты даже этих стран, они точно так же и относятся к нам. Да, они, конечно, это слушают, читают, как и мы с вами, но не все с этим соглашаются. Просто мы не всегда слышим альтернативное мнение.

«СП»: — Почему же… Вот, например, альтернативное мнение немецкого журналиста, который, вроде бы, призывает власти Германии «немедленно начать новую главу в отношениях с Россией». Но тут же делает нас без вины виноватыми, предъявляя претензии по Украине, Сирии и каким-то всемогущим русским хакерам… Они действительно не понимают сути событий?

— Вы правы, конечно, когда мы сталкиваемся с таким тотальным обвинением наших инициатив во всех сферах, прежде всего, внешнеполитической, и сталкиваемся постоянно «лоб в лоб», у нас тоже возникает ощущение, что адекватность у наших партнеров по ту сторону полностью пропадает. Но это не всегда правильно.

Нужно понимать, что так же как мы существуем в рамках какого-то нашего политического дискурса, так и на Западе существуют в рамках одного внешнеполитического дискурса. Который сформировался тоже очень давно. По крайне мере, это все стандартно было и характерно для конца XIX века.

И вот в этом дискурсе, который сейчас еще жив, в нем образ России включает в себя некоторые категории опасности.

Когда употребляют формулировку «русская угроза», это как раз связано с русофобией напрямую. А когда мы говорим об опасности, то надо помнить, что эта терминология родилась уже больше двухсот лет тому назад. И там речь шла не вообще об угрозе, исходящей из России. А об угрозе нашей внешней политики для баланса сил.

Иначе говоря, речь не шла о том, что «ужасные варварские московиты придут, нарушат наш покой и захватят все, что можно». Речь шла просто о том, что в этом международном балансе сил будет пробита серьезная брешь и проявится новый мощный игрок. Как видите, восприятие было достаточно рациональным.

И только спустя многие и многие десятилетия, ближе к XX веку, в германской литературе, в английской литературе появляется и формируется вот эта самая русофобия, о которой мы сейчас говорим. И сегодня она, безусловно, влияет на умы.

«СП»: — И что нам с этими «партнерами» делать? Есть хоть какой-то задел для будущего диалога, или мосты, что называется, сожжены?

— Знаете, я бы хотел обратить внимание на очень известного человека во Франции. Это Элен Каррер д’Анкосс, бессменный секретарь Французской академии, которая является автором многих десятков публикаций, в том числе посвященных России, российско-французским отношениям и российско-европейским отношениям. Вот ее комментарии, они обращают на себя внимание во всех очень острых ситуациях. Потому что она предлагает очень развернутый, подробный взгляд на те или иные события в нашей жизни. Она смотрит на эти вещи именно глубоко, отказываясь от сиюминутных оценок, которые, как правило, неточны и даже ошибочны.

И хочется верить в то, что представители европейских политических элит, которые всегда были в контакте с российской политической элитой (даже в советское время и особенно в послевоенное) — найдут и общий язык для диалога, и новые основания.

Причем, скорей всего, они не будут такими уж новыми. Потому что на самом деле взаимоотношения России и Европы, они предопределены рядом таких глубоких, фундаментальных предпосылок, что отказаться от этого диалога невозможно.

Мы знаем, что в двадцатом веке возникали не единожды некие камни преткновения, неразрешимые, казалось бы, проблемы, которые тем не менее разрешались, и диалог продолжался.

То же самое и сегодня. Диалог, он даже не прерван, просто, наверное, немного выглядит иначе, чем мы привыкли это видеть. Но это уже вопрос политического языка — того языка, на котором говорят наши представители. И возможно, в этом языке будут какие-то изменения.

Светлана Гомзикова