У Форосской церкви. Чтобы помнили

Как житель Ялты периодически бываю у Форосской церкви, расположенной в горах над поселком Форос. В 1941-м именно там проходила единственная дорога Ялта-Севастополь. Знал, что в ноябре 41-го, там был страшный бой. Знал, что когда-то был возле церкви тоннель, взорванный во время войны, но никогда его фотографий не видел. Случайно наткнулся на дореволюционное фото.

Поэтому сегодня есть возможность рассказать о событиях ноября 1941-го и о герое-пограничнике Алекандре Терлецком.

"...Тогда немецкие полки и дивизии рвались к Севастополю, Шли по шоссейным дорогам, просачивались через тропы, перевалы и ущелья, искали любую лазейку — лишь бы скорее обложить город с суши. Вдоль берега горели курортные городки и поселки, от их отсветов пламенело море.

На «Чучеле» кто-то прикидывал:

— Ох, у Байдарских ворот придержать бы их!

— У тоннеля?

— Конечно! Там двумя пулеметами можно батальон уложить.

А через день или другой — не помню — народ лесного домика был взбудоражен: какие-то пограничники у Байдарских ворот такое натворили, что и поверить трудно. На целые сутки задержали немецкий моторизованный авангард. Трупов там — не счесть.

...Александра Терлецкого — начальника Форосской пограничной заставы — срочно вызвали к командиру части майору Рубцову.

— Где ваша семья, младший лейтенант?

— Эвакуирована, товарищ майор.

— Хорошо. Отбери двадцать пограничников и явись с ними ко мне.

Никто не знал, зачем их выстроили так внезапно. Командир части лично обошел строй, посмотрел каждому в глаза.

— Мы уходим, а вы остаетесь. Будете держать немцев у тоннеля целые сутки. Запомните — сутки! И сколь бы их ни было, держать! Кому страшно — признавайся!

Строй промолчал. Командир дал время на подготовку, на прощание отвел Терлецкого в сторонку:

— Ежели что случится, Екатерину Павловну и Сашкá будем беречь. Иди, Александр Степанович.

В тесном ущелье гудят дальние артиллерийские взрывы — бьется Севастополь. На каменном пятачке, нависшем над пропастью, стоит табачный сарай — толстостенный, из звонкого диорита.

Внутри пусто, под ветерком играет сухой табачный лист, шуршит. Только на чердаке едва слышны голоса — там пограничники.

Кто-то подходит к сараю, стучит прикладом в дверь. В ответ — ни звука.

Неожиданная автоматная очередь прошивает дверь. Узкие пучки света от карманных фонариков обшаривают темные уголочки.

Немцы входят скопом. Дышат повольнее, тараторят, рассаживаются.

Медленно подползает рассвет.

Глаза с чердака пересчитали солдат. Их было восемь — рослых, молодых, без касок, с автоматами на животах.

За стенами, подпрыгивая на сизых камнях, шумела горная вода, далеко на западе просыпался фронт.

В этот уже привычный шум стали осторожно вплетаться новые звуки — немецкие машины ползли к тоннелю.

С чердака полоснули автоматной очередью — ни один солдат не поднялся.

— Забрать оружие, документы! — Терлецкий первым спрыгнул с чердака. — Убрать, прикрыть табаком!

Никакого следа не осталось, лишь под ветерком, как и прежде, играет сухой табачный лист, шуршит.

Светло. Терлецкий посмотрел на тоннель, ахнул: ночной взрыв оказался не ахти каким сильным.

Показал своим пограничникам:

— Плохая работа! Вы меня поняли?

Ниже тоннеля остановились бронетранспортеры, из них высыпали солдаты.

— Вы меня поняли? — еще раз спросил Терлецкий и лег за пулемет, установленный на чердаке. — И тихо!

— Иоганн! — голос снизу.

— Не стрелять! Подойдет — штыком. Бедуха, тебе поручаю.

— Понял.

— Иоганн! — голос у самых дверей.

Двери скрипнули, приоткрылись, показалась каска и тут же скатилась на желтые табачные листья.

Мотопехота подходила к тоннелю. Солдаты сбились, начали отшвыривать камни.

Одновременно ударили два пулемета. Те, кто был у тоннеля, удрали. Остались лишь убитые и раненые.

Пулеметы строчили по транспортерам.

...Прошли сутки. Уже на табачном сарае ни чердака, ни дверей. Остался каменный остов, остались в живых пять пограничников с Форосской заставы.

Терлецкий, черный от гари, в изорванной шинели, лежал за последним пулеметом.

— Десять гранат, два набитых диска, товарищ командир, — доложил сержант Бедуха.

Подошли танки. Орудия — на остов сарая. Ударили прямой наводкой.

Пограничники выскочили до того, как новый залп до основания срезал всю правую часть сарая.

...К начальнику штаба Балаклавского партизанского отряда Ахлестину ввели пять пограничников — опаленных, с провалившимися глазами, едва стоявших на ногах. Один из них, высокий, сероглазый, приложив руку к козырьку, отрапортовал:

— Группа пограничников Форосской заставы из боевого задания... — Пограничник упал.

— Так это вы держали Байдарские ворота? — спросил Ахлестин, поднимая Терлецкого.

...Александр Терлецкий стал комиссаром Балаклавского отряда."

(И. Вергасов "Крымские тетради")

Так выглядит сегодня дорога, по которой шли немцы. С этой скалы сбрасывали Терлецкого.

"...Поднялись к дороге. Терлецкий и два радиста. Терлецкий прислушался. Тихо.

— Пошли, — шепнул и побежал через дорогу. За ним радисты. Он в кизильник, на тропу и тут... взрыв! Наскочили на секретную мину. Радисты погибли. Терлецкий упал без памяти.

Утром жители поселка Байдары увидели, как дюжие фашисты вели по улице высокого советского командира в изорванной, окровавленной шинели, с забинтованной головой.

В комендатуру сгоняли жителей поселка. Вводили поодиночке, показывали на контуженного командира, лицо которого уже разбинтовали.

Серые глаза Терлецкого неподвижно смотрели на того, кого к нему подвели. Комендант спрашивал одно и то же:

— Это есть кто?

Те молчали, хотя знали Александра Степановича, застава которого была за перевалом у самого моря. Очная ставка продолжалась и на следующий день, на этот раз отвечали жители деревни Скели. Торопливо подошел худощавый мужчина нарукавным знаком полицейского и крикнул:

— Так это же Терлецкий! Начальник Форосской заставы и конечно, партизан.

Невдалеке от Байдарских ворот стоит одинокая церквушка. Здесь до войны был ресторан, сюда приезжали туристы и с площадки, что за церковью, любовались Южным побережьем.

В холодный мартовский день несколько женщин, в потрепанной одежде, с узлами на худых плечах, испуганно жались к подпорной стене. Снизу, со стороны Ялты, истошно сигналя, приближалась черная машина. Остановилась. Немцы в черных шинелях вытащили из кузова чуть живого человека. Он не мог стоять. Фашисты опутали веревкой колени лежащего и потащили к пропасти. Что-то влили ему в рот и поставили над самым обрывом. Подошли офицер и скельский полицейский. Офицер что-то кричал, показывал вниз, на Форос, на море. Скельский полицай заорал:

— Признавайся, дурень! Сейчас тебя сбросят в пропасть...

Офицер отступил на два шага, а полицейский намотал конец веревки на чугунную стойку парапета.

Фашисты толкнули Терлецкого в пропасть. Зашуршали падающие камни. Крикнула одна из женщин и замерла.

Офицер долго смотрел на часы. Взмахнул рукой. Солдаты тянули веревку — показались посиневшие босые ноги. Терлецкого бросили в лужу, он шевельнулся, открыл глаза, пристально посмотрел на женщин, наклонил голову и стал жадно пить. Его торопливо подхватили под руки, подняли, швырнули в машину. Она умчалась в сторону Байдар.

— Это Катин муж, нашей официантки. Да, Екатерины Павловны. У нее сынок — Сашко.

— Господи, что они сделали с человеком!

...Выдался ясный день. Ударили барабаны. По кривым улочкам забегали солдаты, полицаи. Жителей Скели согнали к зернохранилищу, на выдвинутой матице которого болталась петля.

Под Севастополем гремели пушечные залпы.

Терлецкого волокли по улице. Бросили под виселицу.

Еще залп. Внизу, в Байдарской долине, — облако густого дыма. Это ударила морская батарея. Терлецкий вдруг поднял голову, прислушался и долго смотрел на молчаливую толпу, потом подошел к табуретке под петлей, оттолкнул палача и сам поднялся на эшафот.

Залпы грянули с новой мощью — один за другим. Терлецкий повернул лицо к фронту и, собрав последние силы, крикнул:

— Живи, Севастополь!"

(И. Вергасов "Крымские тетради")

После войны Екатерина Павловна Терлецкая (жена героя) и пограничники разыскали его останки и перезахоронили в парке в Форосе.

Николай Фурин