Мнение: Стокгольмский синдром жертв СБУ

Не знаю как сейчас, а в моём детстве профессиональные спасатели рекомендовали: если тонущий слишком сильно барахтается и явно паникует, вначале его аккуратно притопить, чтобы он вас за собой на дно не утащил, а уж затем транспортировать на берег и проводить с ним соответствующие процедуры.

Человек, впавший в паническое состояние, несёт угрозу, как себе, так и окружающим.

Не случайно военные уставы времён прошлой войны (нынешние являются документами секретными, но, думаю, мало чем отличаются) рекомендовали командирам, и даже обязывали их, убивать на месте паникующих подчинённых, чтобы паника, как лесной пожар, не распространилась на всё подразделение, уничтожив его, как боевую единицу.

Мы этими рекомендациями воспользоваться не можем. Мы пытаемся спасти наших товарищей, оставшихся волею судьбы, обстоятельств или по собственной воле, на Украине и подвергающихся опасности гибели от рук палачей киевского режима. В лучшем случае, им грозит тюрьма и пытки. Даже американцы отметили условия содержания в украинских тюрьмах и СИЗО, как одни из худших в мире. А уж если Оксана Марченко на пресс конференции открыто выражает уверенность, что её, захваченного киевским режимом мужа (Виктора Медведчука) будут пытать, то что говорить о других.

Медведчук всё же является одним из старейших (с 1992 года) украинских политиков, всегда придерживался проевропейской ориентации и единственным его «преступлением» является то, что он выступал за мирные прагматичные и взаимовыгодные отношения с Россией, которые явно были в интересах Украины и единственно могли сохранить и развить украинское государство. Ещё с ним иногда встречался Путин, наотрез отказывавшийся беседовать с Зеленским даже по телефону, что могло вызвать у президента Украины приступ ревности. Фактически за это Медведчук незаконно арестован, его могут пытать, а жизнь его в опасности.

Обратите внимание, как реагирует его жена, за многие годы семейной жизни также несколько поднаторевшая в правилах политической борьбы (да и есть кому подсказать). Она тут же даёт публичную пресс-конференцию, не стесняясь того, что находится в Москве (раньше местонахождение семьи Медведчука не было в точности известно). Она стремится привлечь к факту ареста своего мужа максимальное внимание мировой общественности. Даже к Эрдогану в отдельном, специально записанном ролике обращается. И не боится, что СБУ от такого внимания расстроится и сорвёт зло на её муже.

Потому, что в СБУ, хоть это и может показаться странным, служат люди, со своими страхами. Большинство из них слабые люди, свои преступления они совершают под покровом тайны и больше всего боятся их вынесения на всеобщее обозрение. Потому, что времена меняются и власть меняется вместе с ними. А следующая власть может призвать к ответу.

Тем более, что армия следующей власти уже находится на Украине, бодро уничтожая вооружённые силы киевской хунты. Поэтому тех политзаключённых, вокруг которых поднят шум, стараются особенно не калечить (а то вдруг их потом трибуналу в качестве доказательств предъявят). Более того, тех, кто рискует умереть в тюрьме, по причине старости и/или серьёзных болезней изредка даже выпускали, а сейчас по крайней мере пытаются улучшить условия их содержания. В конце концов, даже раненному в ходе захвата Василию Волге медицинскую помощь оказали только тогда, когда о его похищении стало широко известно, и СБУ больше не могло делать козью морду, заявляя, что они просто мимо проходили и ничего о нём не знают.

Главное же, мы можем привлечь внимание к проблеме, как российского государства, так и международной общественности.

Для реализации обеих этих возможностей нужны списки лиц, подвергшихся репрессиям. Мы можем сколько угодно говорить, что на Украине тысячи людей брошены в застенки по надуманным обвинениям или просто похищены неизвестными вообще без предъявления обвинений, что их избивают на улицах и в собственных домах, пытают в тюрьмах, что они подвергаются опасности быть убитыми, но до тех пор, пока мы не предоставим конкретные фамилии, конкретных людей, подвергшихся репрессиям, ни один чиновник ни в России, ни за её пределами, не пошевелится. И правильно сделает, ибо задача чиновника реагировать на факт, а не на чьи-то, пусть и очень убедительные, рассказы.

Если же мы говорим о конкретных людях, то, в связи с разрывом дипломатических отношений между РФ и Украиной и стагнацией переговорного процесса, российский МИД может передать списки своим западным коллегам, с просьбой выяснить судьбу этих конкретных людей, поскольку у нас есть основания подозревать, что они могут быть репрессированы по политическим мотивам. Эти списки можно распространить на площадках ООН и ОБСЕ и каждый раз тыкать ими в нос наших западных «друзей и партнёров», как только они заведут песню об «агрессии» и «геноциде».

Скажу вам по собственному опыту — это действует. Дипломаты тоже люди. Им совсем не хочется выглядеть дураками или подонками из-за головорезов из какого-то восточноевропейского бантустана, столь же глупых, сколь и наглых. Судьба нескольких сотен или нескольких тысяч человек никак не влияет на исход глобального противостояния. Если бы их уже убили, Запад бы сделал вид, что ничего не случилось. Но раз они живы, а шум вокруг них поднят, в Киев начнут сигнализировать, что возможен приезд международной комиссии, для проверки условий содержания конкретных заключённых, а потом, устав от постоянных вопросов об их судьбе, которые по поводу и без повода будут при каждой встрече задавать российские дипломаты, начнут рекомендовать отдать их под благовидным предлогом (обмен) России, пусть, мол, забирает, если они её так заботят.

Есть ли при этом риск? Есть. Но он минимален, если Ваше имя названо среди сотен и тысяч других имён и если в СБУ знают, что вы уже стали объектом международного внимания. Гораздо больший риск, прятаться в какой-то норе, пока не поймают и не используют в качестве трупа, для организации очередной «Бучи» или не запытают в СБУ, просто так, из спортивного интереса.

Для того, чтобы максимально обезопасить людей, в лапы СБУ ещё не попавших, мы делим списки на несколько частей. Только часть из них будет публична. Это те люди, которые уже находятся в застенке или на которых совершено нападение, или которые пропали без вести, а также, отдельным списком те, кого хунта сама объявила своими врагами, подлежащими аресту, а то и экстерминации.

Те, кто пока на свободе, но имеет основания опасаться за свою жизнь и свободу, будут в закрытой, непубличной части, чтобы не привлекать к ним внимание СБУ. Тем же, у кого прошли обыски, советуем покидать Украину или открыто заявлять об опасениях за свою жизнь, но вносить их в открытую часть списка планируем только если они уже находятся вне опасности (покинули Украину), либо по результатам их личных или их родственников публичных заявлений (со ссылкой на эти заявления).

Ещё раз подчеркну, что другого способа оказать помощь нашим коллегам, а многие из них буквально взывают о помощи прямо сейчас (не имея возможности ждать пока до них доберётся освободительная армия) у нас нет.

Написан этот материал по итогам первой недели работы по организации помощи подвергающимся гонениям на Украине. Я лично слышал, как жена разговаривала с Одессой и просила передать имена подвергающихся опасности людей, объясняя, что опубликованы будут данные только тех, кто уже сидит. На другом конце провода женщина рыдала (без преувеличения) и говорила: «Да нас здесь сотни, больше тысячи. Они ко всем приходят, у всех обыски. Спасите нас! Но ничего сообщать не надо, потому что мы боимся! В город нагнали полно военных и обещают ещё прислать из Киева специалистов по борьбе с пророссийским элементом. Мы боимся! Спасите нас! Но ничего публиковать не надо!»

И это не единичный случай. Коллеги и в других городах сталкивались с похожей ситуацией. Кто-то говорит: «Да, это риск, но другого выхода нет. Публикуйте!» А кто-то боится. Я не могу осудить боящихся. Когда я въезжал в Киев 21 февраля 2014 года мне тоже было страшно. И страшно было всю неделю, что я там провёл. И страшно было пока мы не уехали. Я хорошо помню и понимаю этот ужас беспомощности перед неотвратимой угрозой, причём не только тебе, но и семье. И да, хотелось забиться в какую-то щель и не отсвечивать. Но если бы я пошёл на поводу у своего страха и просто спрятался в Киеве, вместо того, чтобы активно заниматься подготовкой и реализацией отъезда, меня и семьи уже не было бы в живых.

Кому-то повезёт и он отсидится. Но надо понимать, что у палача всегда больше времени, чем у воина-освободителя. При желании палач всегда успеет прийти первым. Не придёт он, только если будет бояться, а бояться он будет, если будет уверен, что его будут искать. Уверенность же такая может возникнуть (или не возникнуть) только если палачи знают, что вами интересуются, и придут, и спросят: где они, и что с ними случилось, и кто это сделал.

Риск есть в обоих случаях (и если шевелиться, и если прятаться). Только в одном случае это риск деятельный, а в другом бездеятельный. В одном случае вы сами пытаетесь влиять на свою судьбу, в другом за вас решают ваши палачи. Они выбирают кого убить сегодня, кого завтра и кому-то может повезти — о нём впопыхах забудут или руки не дойдут. Но надёжно спрятаться от них нельзя. Вопрос только во времени. Будет время — найдут всех.

Каждый сам кузнец своего счастья. Мы же можем попытаться помочь тем, кто его куёт. Это дорога со встречным движением. Решение идти навстречу или ждать на обочине каждый принимает сам.

Ростислав Ищенко