Вашингтонский консенсус-2.0. Пазл распадается

Денационализация финансов, права и информации – три составные части, на которых базируется миропорядок по-американски. И сейчас его основы потрясены.

– Барзини попытается ударить первым. Он назначит тебе встречу через того, кому ты доверяешь. Он гарантирует твою безопасность… Но на этой встрече они тебя убьют. Запомни… Именно тот, кто придет к тебе от Барзини, тот и предатель…
(«Крестный отец»)

Отставка Бориса Джонсона вывела мировую повестку на новый уровень.

Вывод, который уже сделала (и справедливо) отечественная экспертная среда: влияние украинского кейса на позицию Запада в отношении России изменится (упадет). Из зоны конфликта Украина начинает превращаться в площадку для торга (поиск компромисса). Западу необходима передышка, надо отфиксировать позиции (устроит даже линия по Днепру) и перегруппировать силы (пересобрать себя изнутри).

Вывод опорный (остается за скобками): социально-политическая модель Запада не справляется с дисбалансами в экономике, вызванными санкционной войной с Россией (прежде всего, в энергетике). Идея глобальной экспансии (демократизация) больше не держит элиту США в общем строю. Амбиции не соответствуют возможностям. Возврат «грейтэгейнста» (необязательно Трампа) неизбежен.

Значит ли это, что Россия победила, можно расслабиться и вновь наслаждаться «прелестями» глобального рынка (виллы на Сардинии, пентхаусы в Нью-Йорке)? Нет. Для осознания этого, надо понимать, с какой машиной столкнулась Россия. На пути каких сил встала. Какой объем ресурсов и взаимных обязательств оказался подвешен. Каковы последствия стратегического проигрыша Запада.

Понимает управленческий класс России всю глубину конфликта? Нет – продемонстрировал прошедший Петербургский международный экономический форум. Или почти нет. Выступления только двух человек в полной мере соответствовали повестке: президента Владимира Путина и главы «Роснефти» Игоря Сечина. Отчасти, главы ВТБ Андрея Костина.

Остальные (хорошо, почти все остальные) выступавшие не смогли (не способны) выйти за пределы парадигмы глобального проекта, сформировавшего их как управленцев (матрица). Цель звучала новая (технологический суверенитет), способ ее достижения предлагался старый (в рамках умирающей, если верить президенту, модели) – открытая экономика. Очевидная эклектика ораторов не смущала.

Отечественный политикум (в широком смысле и в большей своей части) видит глобальный системный кризис не как совокупную проблематику, а как отрывочные сбои единственно возможной (безальтернативной) экономической модели организации общества. Учение капитализма всесильно, потому что оно верно.

Клиповое (сегментированное) сознание, внедренное в образовательную систему и систему кадровой селекции России (МВА и КPI), дробит действительность на не связанные между собой картинки: количественное смягчение, зеленая энергетика, цифровая экономика, низкоуглеродный рост, блокчейн…

Картинки – части общего пазла, но целиком видеть пазл (интерпретация действительности, прогнозирование и управление) должен только оператор проекта. Руководители национальных подсистем (сочлененные части общего) данной компетенцией обладать не должны, чему способствует краткосрочный политический горизонт (парламентская республика и ротация власти).

Сегодня проект распадается на составные части уже не в головах, а в реальности. Речь именно о проекте (инженерный подход к построению будущего). Размер ВВП, цена нефти, валютные курсы, инфляция – это не ориентиры для принятия стратегических решений, а тестовые показатели, ограничивающие проектную логику (коррекция).

Пока инструментарий служит нам целевыми показателями, мы будем вторичны – сырьевой придаток или страна-дауншифтер, по броскому выражению Германа Грефа.

Денационализация финансов

До 2008 года подозрения в адрес США в том, что финансовая глобализация реализуется в проектном режиме (политически), отметались как теория заговора. Идеологемой создания общего финансового рынка служила неолиберальная мантра: свободный бизнес преодолевает национальные границы и создает новую демократию, построенную на корпоративном гражданстве. Базовый постулат Адама Смита о свободе экономических контрагентов в рамках моральных законов общества заменили на свободу попирания общественной морали ради роста прибыли контрагентов.

В основе идеологемы лежала мысль: общественный уклад формируется снизу вверх (сам по себе) под влиянием частной инициативы. Традиционное государство лишь паразитирует на интересах общества, создает дополнительные издержки, порождает коррупцию и снижает рыночную эффективность.

Доктрина финансовой глобализации декларировала равные права доступа национальных экономик к международному кредиту, гарантами которых выступали МВФ и ВТО. Казалось, что за 30 лет «национальные» производственные циклы удалось интернационализировать. 2008 год показал, что не удалось.

Последствия кризиса продемонстрировали, что его причиной было не отсутствие источников роста мировой экономики, а делегитимация модели глобальных сбережений. Утеря доверия национальных правовых систем к общему регламенту.

Выяснилось, что сутью финансовой глобализации было не создание общего рынка капитала, а денационализация инвестиционного механизма и вывод его в пространство, недоступное международному праву.

Сразу после кризиса ФРС США запустила программу количественного смягчения. Изменилась природа рынка инвестиций, который и рынком в строгом смысле этого слова называть невозможно. ФРС на практике показала, как реальные сбережения можно заменить долгами будущего. Рыночный механизм регулирования инвестиционных потоков заменили административно-командным.

Эмиссия доллара размыла валютные резервы сберегающих стран, рассматриваемые ими как гарантии от внешнеторговых рисков. Для США эти резервы, в полном соответствии с парадоксом Триффина (двойственная природа доллара как национальной, так и мировой валюты), были источником внешнего кредита для финансирования недостатка собственных сбережений.

В 2009 году США кредитом воспользовались. Мировые сбережения уничтожили на корню. Один пример, в 2007 году на резервных счетах ФРС США находилось $12 млрд., а резервы Китая составляли $3,8 трлн. (разница в 31 566,66%). После окончания трех программ количественного смягчения (2014 г.) объем китайских резервов не изменился, а резервы ФРС превысили $2 трлн. при общем балансе в 3,7 трлн.

Оказалось, что в условиях общей финансовой системы национальные режимы не в состоянии обеспечить сохранность своих сбережений. Это стало очевидно уже тогда – в 2009 году. Недавний прямой арест валютных резервов России лишь завершающая стадия, для непонятливых. Мировые сбережения вывели в общую систему рисков (долларовая эмиссия) и ликвидировали вместе с текущими доходами (отказ в обслуживании, санкции).

Обнуление счетчиков ликвидировало прошлое. Производство и торговлю в качестве источника сбережений и инвестиций окончательно заменили фондовые спекуляции и эмиссионные возможности Центробанков (главным образом, ФРС). Произошло это не по мановению «невидимой руки рынка», а согласно политической воле, через принятие конкретных решений конкретными людьми.

Сегодня ФРС США по факту определяет объем мировых инвестиций (эмиссия), а администрация США – зоны инвестирования (точки роста) через военно-политические предпочтения на основе доктрины демократизации. Эмитируя дополнительные капиталы и «силовым» порядком удерживая их в зоне своего контроля, США подавляют активность других стран, блокируют национальные программы роста.

В этом смысле говорить надо не просто о нестыковках глобальной финансовой модели с законами рынка. Нестыковки свидетельствуют: проект администрируется. Говорить надо о перспективе. Как после отказа признавать чужие сбережения и обслуживать неугодных пользователей общей (как казалось) финансовой системы в рамках общего (как казалось) рынка будет выглядеть мировая экономика. И экономика ли это.

Опыт показал, построить общую экономику для конкурирующих политических стратегий невозможно. Созданная США модель базируется не на общем режиме исполнения контрактов, а на спекуляциях долговыми обязательствами (доходы будущего). Механизм сбережений и инвестиций унифицировали, а производство сохранило старый режим регулирования (национальный).

Фондовая модель экономики создает принципиально иной механизм капитализации. В ее основе не потоки текущей стоимости, сбережения и дивиденды, а управление ожиданиями (ожидания/обещания прибыли). Меняется и модель управления рисками, резко возрастает роль информационного и силового ресурса. Что продемонстрировали Югославия, Ирак, Ливия и Сирия.

Мы наблюдаем смерть международного права как инструмента построения мирового рынка. Военная операция на Украине актуализировала проблематику. Оказалось, что глобальный рынок требует в первую очередь не совершенной кредитно-денежной системы, а эффективных согласительных институтов и процедур.

Без правоустанавливающего субъекта экономика работать не в состоянии. Системообразующим фактором является не торговый режим, а согласие всех участников процесса, создающее модель развития (образ жизни). В рамках созданной США модели заменить США никто не может. Кризис 2008 года показал, что за проектом финансовой глобализации стоит геополитический проект установления американского господства.

Денационализация права

4 февраля 2016 года в Новой Зеландии 12 стран Азиатско-Тихоокеанского региона подписали соглашение о Транстихоокеанском торговом партнерстве (Trans-Pacific Partnership/ТТР). Практически одновременно было объявлено о назначении на март завершающих переговоров по Трансатлантическому торгово-инвестиционному партнерству (Transatlantic Trade and Investment Partnership/ТТIР).

Стратегическая пауза, которую США держали после кризиса 2008 года, заполняя ее «вертолетными деньгами», была прервана. Вашингтон обозначил свое видение будущего. Пришел конец «конца истории». Мир вступил в эпоху конкуренции интеграционных мегапроектов, которую общественное сознание идентифицирует как борьбу однополярного и многополярного мира.

Смысловой вакуум стал стремительно заполняться. Вашингтон позиционировал ТТР и ТТIР как чисто экономические инструменты для формирования зон свободной торговли. В реальности же новые соглашения фундаментально меняли рамку международного права и рынка капитала.

Нобелевский лауреат Джозеф Стиглиц характеризовал новые форматы как способ установления контроля со стороны США над торговыми связями стран-участниц. Но и это определение не соответствовало действительности.

ТТIР и ТТР регламентировали весь комплекс общественных отношений: кредитно-денежную политику, вопросы коммерческой тайны и интеллектуальной собственности, инвестиционную и судебно-правовую практику, информационные услуги (интернет и СМИ), образование, медицину и безопасность.

Соглашения содержали механизм, принципиально невозможный в рамках ООН и ВТО? разрешение споров государства и инвестора в частном арбитраже. Государство лишалось статуса правоустанавливающего субъекта. Речь шла не о свободе конкуренции товаропроизводителей, а о подчинении политических институтов интересам глобального бизнеса. Об эвтаназии политической нации (Nation State).

Отмене подлежали не тарифы, а национальные суверенитеты. Предлагаемый США регламент регулирования экономики вне рамок «национальных юрисдикций» представлял собой не свод новых правил мировой торговли, а новый большой мир во всех своих проявлениях. В его фундаменте лежала идея корпоративного суверенитета по принципу: «Капиталисты всех стран объединяйтесь!».

«Национальные юрисдикции» (политические системы и граждане) устранялись от балансировки не только экономики, но и социального уклада. Менялся источник власти (легитимность) национальных администраций. Вместо демократии (волеизъявление общества) инвестиционный контракт.

Государство не просто уравнивалось в правах с корпорациями, а назначалось главным ответственным (виновным) за поддержание благоприятных условий ведения транснационального бизнеса (пресловутый инвестиционный климат). В случае изменения закона корпорации имели право подать на государство в трибунал, и получить возмещение ущерба.

Третьим базовым документом новой редакции мира (Вашингтонский консенсус-2.0) было Соглашения о торговле услугами (Trade In Services Agreement/TISA). Это соглашение на системном уровне связывало ТТIР и ТТР. Обозначало, где заканчивается проект объединенного Запада и начинается проект США.

TISA базировалось на трех ключевых принципах: снижение доли государства в структурообразующих компаниях до 40% (новая приватизация); отказ от преференций и дотаций национальным компаниям, включая равный доступ к госзаказу в сфере ЖКХ, образования, науки и технологий двойного назначения (оборона); полная информационная открытость, включая цели, задачи, долги, планы и инвестиции.

Коммерциализации подлежали социальные механизмы, через которые общество себя осознает и проектирует (воспроизводит). Менялись принципы и участники общественной деятельности – солидаристские институты на корпоративные. Происходил отказ от рынка и от демократии, в их классическом понимании.

Сутевым содержанием «Вашингтонского консенсуса-2.0» была конвертация американского долга (эмиссия) в «права требования» на активы других государств. Странам-дауншифтерам обещали процент с дохода от сданных в пользование национальных экономик.

При этом сами США преследовали противоположную цель – наращивали политическое влияние. Нейтрального (не силового) механизма защиты инвестиций не существует. Вместо капиталистического интернационала подписанты ТТIР, ТТР и TISA получали юрисдикцию государства, проинвестировавшего общее будущее. Сдавали на аутсорсинг свой суверенитет (субъектность), а в награду получали доступный кредит от ФРС США.

Новые соглашения были призваны застраховать США от повторения сценария с «Вашингтонским консенсусом-1.0». Обеспечить общий правовой режим в рамках общего силового контура и избежать национального реванша. Финансовая экспансия США (большая приватизация) в рамках «первого консенсуса» опиралась на теорию юридической природы капитала Эрнандо де Сото. В приватизируемые страны вместе с правовой системой экспортировался доллар как способ фиксации возникающих обязательств.

Теория де Сото оказалась верна отчасти. Кредитно-денежная система действительно фиксирует отношения собственности (правовой режим). Но в основе права не силовой ресурс, а общественное согласие по очень широкому кругу вопросов, формирующее культурно-историческую идентичность (социальный паттерн), воспринимаемую людьми как особая (не калькулируемая) ценность.

Еще Адам Смит отмечал, что экономическая свобода является общественно безразличным фактором для людей, которые одинаково понимают интересы своей страны. Экономика не механизм извлечения добавочной стоимости, а способ формирования центров силы для защиты социальных систем.

«Вашингтонский консенсус-1.0» вел не к росту благосостояния приватизируемых стран, а к изменению их социокультурного уклада (историческая судьба). Попытка культурной унификации на основе финансов закономерно привела к национальной контрреформации, которая является причиной и драйвером сегодняшнего кризиса.

Комплекс соглашений ТТIР, ТТР и TISA был попыткой устранить риск реванша в будущем. Определяли его как «экономическое НАТО» в противовес альтернативному формату интеграции (G20), опирающемуся на противоположные принципы. Принципы Вестфальского мира, мира суверенитетов – «экономическая ООН».

Денационализация информации

Кризис 2008 года вскрыл политическую природу финансовой глобализации. ФРС США денационализировала мировые сбережения, запустив печатный станок. Накопления и амортизационные отчисления развивающихся экономик «переехали» в наднациональную (американскую) юрисдикцию.

Следом запустили печатные станки Центробанки Англии, Японии и ЕС, подтвердив свою приверженность валютному сговору («Соглашение Плаза»). Сегодня развитые экономики доверху заполнены «новыми» деньгами, но трансформироваться в программу развития они не могут.

В ходе трех первых программ QE (2009-2014 гг.), по официальным данным, было напечатано $3,5 трлн. Забалансовая эмиссия, по данным счетной палаты США, составила $14,5 трлн. В пандемийные (2019-2020) годы объем РЕПО-кредитования крупнейших банков Уолл-Стрит со стороны ФРС достиг $9 трлн. А за последние два года, как заявил на ПМЭФ Владимир Путин, США дополнительно эмитировали $5,9 трлн.

Много это или мало? Для понимания, 29 декабря 2008 года (до запуска количественного смягчения) денежная масса США составляла $875,30 млрд.

«Новые» деньги давят на Запад изнутри, раздувают финансовые пузыри, поднимают до заоблачных высот его внутреннюю капитализацию и блокируют самостоятельный промышленный проект. При этом инвестиции в развивающиеся экономики, способные выступить драйвером роста, Запад перекрыл (санкции), отказавшись финансировать альтернативные политические стратегии Китая, России и Индии.

Накачка мировой экономики ликвидностью сформировала кассовый разрыв между прошлым и будущим (кредит и его обеспечение). Были запущены регуляторные реформы глобального рынка, работающие на опережение, «обслуживающие» будущее мировой экономики уже сегодня (виртуальная прибыль).

Примером служит рынок стартапов. В американскую юрисдикцию выгружают интеллектуальные проекты (фиксация статусов без промышленного применения). Новые знания оформляются не как сертификаты, а как бизнес-активы, венчурная капитализация которых выходит далеко за пределы сегодняшних представлений об экономике. Идет создание рынка потенциалов, реализоваться которые могут только в рамках «Вашингтонского консесуса-2.0».

Сегодня уже очевидно, что кризис-2008 был не причиной, а следствием структурных диспропорций в мировой экономике. Глобальный рынок заморозили и объявили стратегическую паузу для выработки нового промышленного проекта, без которого новый инвестиционный механизм и новый торговый режим не имеют смысла.

Проект был широко представлен на Давосском форуме в январе 2016 года. Темой форума была Индустрия-4.0, позиционируемая как новый технологический уклад (сетевая промышленность). «Общение» людей и машин в экстерриториальном информационном и правовом облаке. Продукцию создают распределенные (безликие) промышленные агенты, поддерживающие онлайн-связь с поставщиками и потребителями на базе общей «технологической платформы».

Рекламный буклет завораживал. Экономическая целесообразность, как способ организации социума, аннулируется. Торжество искусственного разума, выпускаемого в развес. Производство автоматизировано и роботизировано. Общество избавляется от древнего гнета государства. Все вокруг общее, все вокруг мое. Креативный класс, нетрудовая экономика. Даня Милохин, Валя Карнавал и постаревшие чикагские мальчики. Сингулярность!

Реальными вопросами: какие интересы задействованы в новой большой игре, насколько сильны ее участники (позиции игроков), – публично никто не задавался. KPI и MBA принесли свои плоды.

Технологии не железки, по которым стучат палкой. Это инструменты, создаваемые людьми и для людей. Способность вещей «общаться» не является революцией. Все случилось еще тогда, когда появились ЭВМ, способные обрабатывать в онлайн-режиме глобальные транзакции. Сетевая промышленность – это заказ на основе давно известного технического решения. Революцией является создание единого общемирового протокола для «общения» вещей.

Решения, заложенные в Индустрию-4.0, позволяют контролировать из одного центра параметры любого предприятия и потребительское поведение любого человека в любой точке мира. «Сетевой мир» – это тотальная диагностика, отсутствие экономической конкуренции и свободы политического выбора за ненадобностью.

Создание цифрового слепка реального мира, описание которого генерируется автоматически, дает порядковые преимущества по скорости принятия решений и их комплексности. Возникают колоссальные экономические эффекты. Вопрос, кто этими эффектами воспользуется? Где будет формироваться цифровой слепок, и кто его будет контролировать?

Консорциум промышленного интернета (Industrial Internet Consortium/IIC) был создан в 2014 году. Создателями стали General Electric, AT&T, Cisco, IBM и Intel. Задачей IIC значилась выработка «общего словаря понятий» и единых стандартов. Приоритетом ставились не технологии («умная фабрика», «умный дм», «умный город»), а рентабельность активов и их финансовая отдача – новая финансовая архитектура.

Виртуальные активы не создают полноценные отношения (не кормят голодных, не греют замерзших). Цифровизация атомизирует общество, разрывает социальную ткань и унифицирует ценностные системы, которые формируют мировое политическое пространство. Делает невозможным любой социально-значимый поступок/действие без посредничества со стороны провайдера.

Индустрия-4.0 – это проект американской мечты. Сюда шли основные инвестиции. Здесь создавались завышенные статусы. Отсюда феномен капитализации интернет-компаний, становящихся на этих дрожжах глобальными, и не только их. По данным прошлого года, цена акций Teslа превзошла прибыль почти в 1200 раз, акций Amazon – более чем в 82 раза, а Apple – в 40. Цифры демонстрируют потенциал «Вашингтонского консенсуса-2.0», прогнозный горизонт и уровень прогнозируемой доходности в случае реализации проекта.

В момент рекламного разгона идеи Индустрии-4.0 министр экономики Германии Зигмар Габриэль выражал осторожные опасения по поводу того, что все необходимые для реализации проекта данные собираются четырьмя интернет-компаниями из Кремниевой долины. Туда же выгружается информация индивидуальных гаджетов: смартфоны, смарт-часы и индивидуальные датчики.

Но время осторожных опасений прошло! Если вообще когда-то наступало.

Если американская мечта сбудется, мир попадет в вечную кабалу. Мы получим единый образовательный стандарт (единственно возможный набор критериев оценки) и единую систему принятия решений. Будет создана принципиально новая глобальная монополия – управленческая (единая цифровая платформа).

Синхронизация финансовой и цифровой инфраструктуры в едином правовом поле (TTP, TTIP и TISA) под силовом прикрытием НАТО предоставит оператору платформы ассиметричные (не преодолимые) преимущества над всеми остальными странами и участниками рынка.

Устойчивое превосходство

Принято считать, что проект американской мечты стартовал в 2008 году, сразу после провала Дохийского раунда переговоров ВТО, когда США не удалось продавить Бразилию, Индию и Китай, заставив их открыть свои финансовые рынки. На самом деле проект гораздо старше.

В 2000 году Генеральная Ассамблея ООН сформулировала «Цели развития тысячелетия». Главными проблемами были названы: бедность, образование, равноправие полов, детская смертность, материнское здоровье и СПИД. К слову, «Вашингтонский консенсус-1.0» тоже декларировал равноправие, общий рынок, свободу личности и процветание. Финансовая глобализация, демократизация и однополярный мир случились как-то неожиданно, вне озвученной повестки.

Среди целей особо надо выделить 7 и 8. Седьмая впервые на официальном уровне ставит задачу включить принципы «устойчивого развития» в государственные программы всех стран. Восьмая декларирует необходимость всемирного (глобального) партнерства в целях «устойчивого развития» (создание надгосударственных институтов контроля).

Автором теории «устойчивого развития» (комплексный взгляд на демографию, экономику и экологию) считается английский священник и ученый 18 века Томас Роберт Мальтус. Мальтус считал, что причиной бедности являются не принципы распределения совокупного общественного продукта, а недостаток продовольственных ресурсов. Решения проблемы он называл ограничение рождаемости в бедных семьях (селекция).

В современной повестке тему «устойчивого развития» (экологическая безопасность и регулирование ресурсов) реанимировал Римский клуб в 1972 году. Речь на этот раз шла не о продовольствии, а об энергии. Тема неизбежности контроля над природными ресурсами (глобальный дефицит) станет постоянной в повестке G7, созданной сразу после нефтяного кризиса 1973 года.

Реинкарнация идей Мальтуса в условиях глобализации сместила фокус проблемы с социального уровня на межгосударственный. Сегодня 5% процентов самого бедного населения США по уровню потребления превосходят 60% населения Земли. И, при этом, миру предлагают ограничивать рождаемость, раз, и в бедных странах, два.

В 2005 году на очередном саммите ООН концепция устойчивого развития будет кодифицирована в «Глобальное партнерство в целях развития». Список задач «развития» впечатляет. Вот некоторые: эффективное и транспарентное использование государственных финансов в целях макроэкономической стабильности; баланс маневра национальной промышленной политики в рамках обязательств глобального рынка; рост влияния НКО в глобальном партнерстве; охрана базы природных ресурсов.

Тут даже объяснять ничего не надо. До 2008 года США пытались учредить «Вашингтонский косенсус-2.0» в рамках Вестфальского формата, что было логичным в условиях монополярного мира (концепция «конца истории»). Однако угроза вывода основных компетенций из национальных юрисдикций создала огромные напряженности внутри больших социальных систем, что и привело к реваншу.

Ключевым постулатом «Вашингтонского консенсуса-2.0» (впрочем, первого тоже) был и остается универсальный доступ к природным ресурсам (энергодефицит) и постепенный отказ от государства (Nation State) как формы социального контроля, осуществляемого посредством выражения гражданами политической воли (ликвидация демократии на местах).

Начиная с первого нефтяного кризиса и легализации мальтузианства в концепции «устойчивого развития» ничего не изменилось. США дважды (80-е и 00-е гг.) редактировали правила и условия «Вашингтонского консенсуса-1.0», но глобальный дефицит энергоресурсов и их неравномерное распределение по планете никуда не делись.

Вся актуальная проблематика (зеленая энергетика, цифровая экономика, низкоуглеродный рост) напрямую связана с углеводородами. На «зеленой» тематике много лет пытаются надуть новый финансовый пузырь, через фондовую экономику и, одновременно, обложение налогом на углеводороды стран – их поставщиков. Колоссальный объем напечатанных Западом «новых» денег под «новый» промышленный проект висит на счетах и ждет часа Х – вступления в силу правил и норм «Вашингтонского консенсуса-2.0».

Это тот объем обязательств, долгов, надежд, потенциалов и будущих прибылей, на пути у которых встала Россия на Украине. Сначала впрямую, а затем – выстояв перед санкциями. И дав тем самым обратный ход финансовым потокам, шедшим в «зеленый пузырь».

Сложилась новая ситуация, показавшаяся бы еще недавно невозможной. Кто бы мог подумать полгода назад об инвестициях в уголь в Европе? Об усиленном поиске всевозможных источников углеводороводов? О публичных констатациях того, что ВИЭ в ситуации не надуманного, а реального энергодефицита никого не спасут?

В этом контексте отставка Бориса Джонсона – событие не вполне однозначное. Отставка политика-ястреба, обладавшего сильным влиянием со стороны Запада на события на Украине, это позитив. Но игра, похоже, пойдет не менее опасная, а более тонкая. Это негатив? По крайней мере, это то, к чему надо быть готовым.

В Кремль выстроится очередь из ходоков с предложениями о мире. Для Запада сейчас принципиально важно заморозить ситуацию, снять всю остроту энергетического вопроса, но при этом не дать России довести дело до конца. Не дать победить.

* * *
Главное, что необходимо сегодня понимать, это то, что конкуренция между странами никогда не прекращалась. А стремление спрятать национальные стратегии за коммерческими интересами частных компаний было ошибкой. Глобальная экономика не про всеобщее благо, а про глобальные способы контроля человека над человеком.

Экономика единого человечества (без конкуренции социальных проектов) неизбежно ведет к селекции, контролю над рождаемостью, качеством образования и распределению благ. Кто в результате выиграет, а кто проиграет, кто сядет в экзаменационную комиссию, а кто будет сдавать экзамен, нам не говорят.

За последние 30 лет на Западе произошли концептуальные изменения в описании целенаправленной деятельности человека, раскрывающие причинно-следственные связи по-новому. Мы до сих пор используем копипасты 90-х об объективности рыночных законов, открытой экономике и ее независимости от политики. А в США на их место давно пришли такие конструкты, как архитектуры, воздействия, потенциалы.

Начиная с Крыма, мы проделали огромный путь от «производственных кластеров» до «национальной конкурентоспособности». Дошли до «национальной субъектности», но продолжаем говорить – в смысле, только говорить – о росте товарного производства. Америка тем временем говорит о преобразующих инвестициях в погоду, в счастье, в порядок (impact investing). Так называемые инвестиции с социальной отдачей, меняющие принципы принятия решений, когда инвестор уже не просто прибыли считает, а открывает для себя новые возможности их максимизации путем расширения контроля.

Подписывая международные соглашения, мы порой не понимаем, в каком контексте с ними работают наши контрагенты. Когда мы подписывали Парижские соглашения о сокращении выбросов парниковых газов, мы решали проблему глобального потепления, а США – меняли механизм управления критически значимым для них ресурсом.

Антикарбоновые платежи ни что иное, как способ перераспределения глобальной природной ренты в пользу сервисных энергодефицитных стран и создания там дорогостоящей «зеленой энергетики».

Без понимания глубины происходящих трансформаций, без глубокой проработки теоретических основ формирования общества все наши оценки происходящего напоминают поведение прораба, внезапно оказавшегося на планете Плюк N215 в Тентуре галактики Кин-дза-дза в Спирали: «Спокойно! Солнце есть. Песок есть. Притяжение есть. Где мы? Мы на Земле».

А из данного позиционирования и стратегия соответствующая вытекает: «Та-ак… Солнце на западе, значит, Ашхабад там!».

Леонид Крутаков, доцент Финансового университета при Правительстве России, эксперт аналитического центра «ИнфоТЭК»