© AP Photo / John Locher
Некоторые наши коллеги полагают, что господство частной собственности предполагает сугубо индивидуалистический подход в выстраивании производственных, личных и политических отношений, экстраполируя этот свой взгляд на современную Россию. Но это совершенно неверно.
Во-первых, в современной России господствующие позиции занимает не частная, а государственная собственность (государство является владельцем контрольного (реже блокирующего) пакета акций большинства крупных предприятий).
Во-вторых, даже там и тогда, где и когда частная собственность господствовала, она для своего развития нуждалась в коллективных усилиях. Собственно, именно капитализм открыл эру господства частной собственности. До этого, при феодализме, собственником основного средства производства, земли, было государство в лице короля, даже крупные феодалы были де-юре всего лишь владельцами земель на период службы.
Относительная слабость королевской власти в эпоху раздробленности позволила им стать де-факто наследственными собственниками, но с централизацией сословной монархии, а затем и с переходом к монархии абсолютной короли вернули себе право конфискации и часто умышленно дробили крупные земельные владения при наследовании, искусственно разделяя их между большим числом наследников вопреки как воле завещателя, так и зачастую традициям.
Особенно ярко это отношение к земле как к собственности короны прослеживается в Англии, где королевская власть на протяжении всего Средневековья была достаточно сильна, чтобы отстоять свои прерогативы от посягательств крупных феодалов. В Германии крупные феодалы стали собственниками своих земель лишь на том основании, что они были признаны независимыми суверенами, то есть государство опустилось на уровень провинции. Но даже в этих условиях император успешно применял право конфискации, вплоть до Тридцатилетней войны, в ходе которой, в 1623 году, были конфискованы владения и титул курфюрста у Фридриха V Пфальцского, посягнувшего на принадлежавший Габсбургам чешский престол.
В той же Англии капиталистическая частная собственность (мануфактуры, верфи, корабли, фабрики) не могла быть просто изъята короной в свою пользу. Она была именно собственностью, а не условным владением (наделом за службу) и полностью принадлежала собственнику, а не королю, как принадлежал королю феод, которым он наделял за службу.
Изыматься она могла только по решению суда, установившего факт государственной измены или у несостоятельного должника для удовлетворения кредиторов. При этом изъятая собственность не поступала в казённое управление, а продавалась с торгов.
Для организации эффективной работы такой собственности, для её умножения капиталист должен был выступать организатором и регулятором больших коллективов, состоящих из профессионалов. Таким образом, именно капитализм придал труду системный коллективный характер, когда на смену случайным временным объединениям несущих феодальные повинности арендаторов пришли устойчивые коллективы профессионалов, постоянно занятых в одном производстве.
Опираясь и на эту особенность капитализма, в частности, Маркс пришёл к выводу о создании в недрах капиталистической системы экономического базиса социализма. Коллективный характер труду придаёт капитализм, социализм же должен обеспечить «справедливое распределение» и коллективное управление. Ни одно ни другое у него пока не получилось. Даже коллективный труд примитивная уравниловка выхолостила, превратив в коллективное уклонение от труда (всё равно всем заплатят примерно одинаково).
Таким образом современному российскому государству вполне имманентен коллективизм в экономике. Экономический же базис во многом влияет и на политическую систему. Поскольку экономическая система воспринимается как общее дело, то и обслуживающая её политическая система не может не быть общим делом не только собственников, но и созданных и управляемых ими коллективов.
Политик и собственник в российской системе реализуют частные интересы опосредовано, через коллективный государственный интерес. Поэтому и личная победа рассматривается российским политиком сквозь призму государственного интереса и государственной победы. Проще говоря, только коллективная государственная победа может обеспечить личную победу, без неё личная победа невозможна в принципе.
В то же время западные общества (в большинстве) живут уже в эпоху посткапитализма, когда основную прибыль приносит финансовый спекулятивный капитал. Для биржевых спекуляций не нужен большой коллектив, это дело целиком индивидуальное. Соответственно и политическая система Запада, до начала 70-х годов ориентированная на защиту интересов коллективистской (промышленной) экономики, неразрывно связанной с международной торговлей, в конце ХХ века быстро перестроилась на обслуживание удачливых одиночек, концентрировавших при помощи финансовых спекуляций, а зачастую и откровенных махинаций, в одних руках состояния, сопоставимые с государственными бюджетами.
Западное государство стало индивидуалистичным. Это немедленно отразилось на западной политике. Если в России работает принцип «для меня хорошо всё, что хорошо для страны», то на Западе он вывернут наизнанку «для страны хорошо всё, что хорошо для меня». Только личная победа политика может быть победой страны. Страна не победила, если политик лично проиграл. Таков западный взгляд на политику.
Таков же и украинский. Только Украина живёт не в посткапитализме, а в грабительском недокапитализме, свойственном всем компрадорским режимам. Её политика индивидуалистична, поскольку это политика банды грабителей, не являющейся коллективом. Это временное объединение лиц, живущих за счёт деструктивной деятельности. Их относительное единство ограничивается захватом добычи. Делёж сразу включает механизм конкуренции. В банде ни на кого нельзя положиться, всегда надо быть готовым к нападению собственных «побратимов», которым своей добычи показалось мало или которые своё уже прогуляли.
Политика банды и политика финансового посткапиталистического общества очень похожи. Они предельно индивидуалистичны и всегда ставят частное выше общего.
Именно поэтому нам практически невозможно договориться с Западом. Точно так же мы не можем договориться с Украиной, заключить твёрдые договорённости со многими постсоветскими странами, а также с недоразвитыми странами Африки, Азии и Латинской Америки. Это родовая особенность стран с индивидуалистичной политикой.
Поскольку успех государства рассматривается в них как успех конкретного политика, каждый следующий политик легко дезавуирует договорённости (притом, что перевороты являются постоянно действующим фактором). Ведь успех предшественника – это не его успех. С его приходом к власти государственные интересы изменились. Теперь договор должен быть перезаключён с ним.
Государство на этом, как правило, только теряет. Так, каждое следующее украинское правительство стремилось перезаключить с Россией газовые соглашения, чтобы ввести в схему своего посредника (свою прокладку), которая будет направлять финансовые потоки в нужное русло. «Газпром» только выигрывал – прокладки делили украинскую долю, которая только сокращалась, так как каждый очередной пересмотр договорённостей позволял «Газпрому» повышать цены. В Москве были обоснованно уверены, что киевские партнёры всё равно согласятся, так как платили они из государственного кармана, а набивали собственный.
С Китаем, Индией, Южной Кореей, даже с Японией, где бизнес сохранил коллективистский характер, нам говорить гораздо проще, чем с Западом и Украиной. Какие бы противоречия нас ни разделяли, со странами с коллективистскими бизнесом и политикой мы говорим на одном языке – у нас общее представление о выгодном и невыгодном, о победе и поражении.
Украинско-западный взгляд на те же вещи диаметрально противоположен. Говорить с ними ― всё равно что говорить с представителями негуманоидной цивилизации: язык мы вроде выучили, а логику их решений всё равно не понимаем. Они это расхождение тоже чувствуют, потому и относятся к нам с подозрениям, никак не могут понять логику наших действий, как мы не можем понять их.
Поэтому, когда мы с ними говорим о мире, это два абсолютно разных не пересекающихся представления о мире. Мы пытаемся вникнуть в их государственные интересы и предложить им достойный компромисс, а они готовы проиграть материал, лишь бы можно было громко заявить о своей «победе» в прессе и убедить в этом народ. С другой стороны, они постоянно переживают по поводу того, что мы не пытаемся их просто купить. Украинцы даже постоянно претензии предъявляют, что Россия их плохо подкупала, поэтому, мол, они ушли на Запад, которой подкупал хорошо. Когда же мы говорим: «Так вы же деньги возьмёте и завтра опять приметесь за старое и опять захотите, чтобы вам заплатили», ― они удивляются: «Ну конечно, именно так всё и будет. Так а что же здесь неправильного? Так и должно быть, так все живут».
В общем, расхождение наших интересов объясняется расхождением наших идеалов. У нас слишком разное представление о победе, чтобы мы могли выработать единый подход к мирному процессу.
Американцы это давно поняли и работают не на мирный компромисс, а на свою полную и окончательную победу. Мы начинаем это осознавать. Они в рамках данного дуализма победить не могут в принципе ― деньги могут победить отдельного человека, но не могут победить промышленость, особенно если они (деньги) научились производить прибыль без вложений в производство (деньги делают деньги). С другой стороны, промышленность может какое-то время работать и без вложений, а затем появятся другие деньги.
Мы победить можем. Нам, главное, не дать им сорваться в очередную глобальную войну, и их собственный системный кризис их добьёт. Трамп тем нам и опасен, что пытается их спасти, но они не могут объединиться. Слишком индивидуалистичны их бизнес и политика.
