© REUTERS
До сих пор по российскому информационному пространству разгуливают толпы наивных людей, не верящих, что у Украины закончился мобилизационный ресурс и кончаются войска на фронте.
Памятуя о заявленных Киевом в начале 2022 года потенциальных пяти миллионах человек, годных для военной службы в первой линии, они вопрошают: «Ну, ладно, допустим, миллион-полтора ВСУ потеряли убитыми. Пусть ещё такое же количество раненных слишком сильно искалечены, чтобы вернуться в строй. Но должно же было остаться ещё не менее двух миллионов. А, с учётом того, что ТЦК выгребают подчистую и эпилептиков, и туберкулёзников, а также со скидкой на то, что потери в полтора миллиона убитыми взяты по верхней возможной планке, где-то в закромах ВСУ должно остаться около трёх миллионов человек – огромная сила».
Из этих домыслов сторонники версии о неисчерпаемости украинского мобилизационного ресурса делают вывод, что Сырский приготовил ВС РФ страшную ловушку – спрятал где-то в оврагах и буераках три миллиона обученных и вооружённых по последнему писку западной военной моды головорезов, а нас на фронте заманивает недобитыми эпилептиками и туберкулёзниками, у которых вместо техники инвалидные коляски да скорые помощи. Ждёт, когда российская армия окончательно потеряет бдительность, расслабится, оторвётся от тылов и баз снабжения, вот тут-то он и перейдёт в решительное контрнаступление. Тем более, что Украина создала кучу новых армейских корпусов (и все, если верить Киеву, элитные).
Версия красивая, даже где-то исторически обоснованная: Гитлер к концу войны тоже насоздавал на бумаге кучу «корпусов» и «дивизий», без техники и личного состава, зато с громкими названиями, и всё ждал, когда же они отбросят от Берлина РККА, а заодно утопят в Ла-Манше союзников.
Давайте и мы обратимся к истории и посмотрим куда исторически девается так называемый украинский мобилизационный ресурс. Из второй половины XVII– первой половины XVIII века у нас есть смутные упоминания (в основном украинскими авторами) того, что «вольнолюбивые казаки» не терпели имперского тоталитарного насилия над собственными творческими личностями и потому очень не любили, когда их посылали на войну за пределы родных степей (например на шведский фронт) – сразу начинали умирать от несправедливости и даже иногда бунтовать. А строительство Санкт-Петербурга, куда их определили в виду полной военной непригодности, и вовсе стало могилой для тысяч казаков (или даже десятков тысяч, до миллионов, слава Богу украинские историки в этом случае не досчитались, ибо, тогда, как это у них не раз бывало в иных случаях, получилось бы, что казаков на строительстве Санкт-Петербурга погибло больше, чем во всей Российской империи тогда населения было).
К счастью, помимо растиражированных большевиками в пароксизме «классовой борьбы» сказок украинских «историков», из второй половины XVIII века до нас дошли точные данные, как минимум об одном «строительном подвиге» украинского казачества на имперской службе – строительстве Елисаветинской крепости (будущего Елисаветграда, переименованного при историческом материализме в Кировоград, а при украинстве в Кропивницкий).
Итак, к 1752 году имперским властям становится ясно, что расслабившись «под сенью дружеских штыков» — прикрытые российской армией от турок и татар, занявшиеся закрепощением местного населения и выбиванием себе «шляхетских вольностей», малороссийские казаки стали непригодны не только для дальних зарубежных походов, но даже для патрулирования открытой южной границы собственных степей. Гоголь, через сто лет описывавший этот период в своих произведениях очень точно передал местный образ жизни, как беспрерывную пьянку, азартные игры, издевательство сильных над слабыми, попытки на чужом горбу въехать в рай, ради чего не гнушались ложью, подлогами, даже убийствами – полное торжество даже не права силы, а права подлости.
Но границу-то охранять надо. Вот в 1752 году императрица Елизавета Петровна подписывает указ о строительстве Елисаветинской крепости, как центра поселения хорватских эмигрантов, которые во главе с полковником Иваном Хорватом переселились в Россию, в количестве изначально трёх полков. На деле там будут не только хорваты, но и сербы, и черногорцы, и македонцы, и волохи (будущие молдаване), регион даже получит впоследствии наименование Новой Сербии или Славяносербии.
Количество «пикинерных» легкоконных полков из числа переселенцев позднее увеличилось в два раза, а затем они были переименованы в гусарские. Так как до самого присоединения Крыма при Екатерине Великой для защиты степи от грабительских татарских вылазок была необходима боеспособная лёгкая конница, которую малороссийские казаки выставлять оказались неспособны.
Однако, малороссийские казачьи полки и даже «Войско Запорожское» существовали, землями владели, доход с них получали немаленький, налоги не платили – считалось, что всё это, а также всякие внеочередные подарки, им причитается за службу. Поскольку же военную службу они давно были нести не в состоянии, их решили использовать хотя бы для строительных работ. Военных строительных работ, то есть, по прямому назначению, как военнослужащих. Их послали не в болота Эстляндии и Ингерманландии, не на войну против страшных шведских каролинеров или прусских гренадер Фридриха Великого (сметавших с лица земли целые европейские армии). Казачков отправили в родных степях построить крепость для защиты своих же земельных угодий, причём защищать должны были полки, созданные из балканских «мигрантов».
Крепость под руководством генерал-майора (позднее генерал-аншефа) Ивана Фёдоровича Глебова и главы переселенцев полковника (позднее генерал-поручика) Ивана Хорвата строили в тёплое время года «целых» четыре месяца, с июня по октябрь 1754 года. Поскольку подчинённым полковника Хорвата приходилось одновременно и строить, и границу патрулировать, им в помощь при строительстве был придан Гадячско-Миргородский полк украинских казаков (Миргород – исконные гоголевские места). Протяженность укреплений крепости составила около 6 верст – примерно 9-11 километров. В момент прибытия к месту работ в полку насчитывалось 1390 человек (примерно по 14 человек на 100 погонных метров стройки, не считая других строителей).
Четыре месяца летом помахать лопатой на берегу великой реки – не совсем, конечно, курорт, но и не каторга – ближе к активному отдыху. Опять же, не под залпами прусских орудий стоять. К концу строительства крепости полк практически перестал существовать – с полей крупнейших европейских сражений русские полки возвращались в более боеспособном состоянии, с гораздо меньшими невосполнимыми потерями. Из 1390 первоначальных, в полку осталось в строю 230 человек.
Не подумайте, они не погибли от зверского отношения «царских сатрапов» и невыносимых условий. За всё время работ умерло всего 72 человека. Для того времени, когда медицина и техника безопасности оставляли желать лучшего, когда в степях от желудочно-кишечных заболеваний вымирали целые армии, это вообще не потери. Учитывая, что мыть руки перед едой казаки были не приучены, а по утрам, в виду нехватки рассола, похмелье они «лечили» водой прямо из Днепра, в котором тут же и лошадей своих купали, можно сказать, что отношение к личному составу было предельно бережным по нормам не только средины XVIII века, но даже конца XIX века. Об этом же свидетельствует и количество заболевших (кто не умер, а позднее вернулся в строй) – 233 человека.
Большая часть полка – 855 человек, или 2/3 от первоначальной численности, просто сбежала. Это в 11 раз больше, чем умерших и в 3,5 раза больше, чем заболевших. Ну не хотели казаки заниматься ничем общественно полезным, только убивать и грабить. Причём беззащитных, так как убивать и грабить на войне они тоже не хотели, ибо там их самих могут убить и ограбить, а, как известно, «нас за що?».
Вот такое краткое документальное свидетельство об «исторической доблести украинского казачества», которому Россия даже охрану с Балкан привезла, чтобы турки и татары их не обижали, и полную свободу «панування» в родных степях предоставила, а они не смогли в условиях пионерского лагеря четыре месяца пожить и немножко землю покопать. Кстати, если бы 2/3 не сбежало, то крепость могли бы и в два раза быстрее построить, вообще в августе закончить.
А теперь давайте вернёмся к нынешнему украинскому воинству. Не спорим, были там добровольцы (тысяч пятьсот, наверное), но «самоликвидировались» — перебила их на фронте российская армия. Остальные же сотнями тысяч в год бегут с фронта. Но это те, кто на фронт попал, а украинские же ТЦК свидетельствуют о том, что из пойманных ими на улицах до фронта доезжает едва ли треть (а то и меньше) – остальные убегают по пути в учебные центры и из самих учебных центров. К тому же миллионы уехали за границу (и это не одни лишь женщины и дети).
Вот и получается, что идейные в большинстве погибли, «носители традиций малороссийского казачества» разбежались в разные стороны. Остались только тыловые коррумпированные нацисты, пошедшие в нацизм ради коррупции, а не для смерти за идею и не сумевшие убежать от ТЦК эпилептики да туберкулёзники на фронте. Но и этот последний резерв главкома Сырского близок к исчерпанию, потому и истерят европейцы и носятся со срочными мирными планами американцы.
Кстати, обратите внимание, несмотря на полученный ими в качестве строителей бросовый человеческий материал, генерал-майор Глебов и полковник Хорват крепость в степи построили. Стоит она до сих пор. Территория же эта давно называется не «Земли Войска Запорожского» и даже не Славяносербия, а Новороссия, по имени тех, кто в конечном итоге организовал освоение этих земель, кто построил там города, крепости, порты и верфи, и кому они поэтому до сих пор по праву принадлежат.
Ростислав Ищенко, политолог, историк, публицист, обозреватель МИА «Россия сегодня»
