Скорбная  "Маёвка"

4 мая. Воскресенье. Время традиционных "маёвок" на природе с костром и благоухающими дымком шашлыками в кругу семьи и друзей.

Мы стоим на Кострище. Запах дыма пропитал все вокруг: серые стены с обугленными глазницами окон, декоративные карликовые деревца с извилистыми опаленными ветками, асфальт с черными пятнами на месте недавних палаток, гранитные ступени, сплошь укрытые цветами, сами цветы…

Их ― море. Море цветов ― живых и искусственных, россыпью и охапками, в корзинках и погребальных венках, скромная сирень и роскошные розы. И еще… в горшках, обгоревшие, сморщенные, почерневшие от горя и седые от пепла…

Природа. Живая и мертвая…

Шашлыки… Ещё тела не остыли, а вас уже нарекли "шашлыком по-одесски", "шашлычками из колорадов"... Пройдет совсем немного времени, и в Киеве возле ресторана на Крещатике выставят меню, в котором будет красоваться блюдо "колорадские жуки по-одесски (запечёные)". Креативно! Ничего личного ― бизнес…

Я здесь ― в кругу семьи. И друзей. Теперь мы все, кто здесь стоит, ― большая семья одесситов. Нас сроднили горе, отчаяние, ярость, стыд…

Нескончаемый людской ручеек исчезает в черном проёме, бывшем когда-то парадным входом Дома профсоюзов. Я хочу, должна пойти туда, но не могу. Я сильная, но не могу!

Внезапно откуда-то из самого нутра накатывает истерика. Хватаюсь, как утопающий, за руку дочери и рыдаю. Не плачу, нет. Беззвучно вою.

Я не одна такая. Молодой парень, выйдя оттуда из черноты, отошел на несколько шагов, присел на корточки (не присел ― как-то подкосился) и раскачивается, обхватив голову руками. Женщины слёз не скрывают. Только закрывают ладонями рты. (Я давно заметила: в такие минуты мужики хватаются за головы, когда не могут понять, постичь происходящее, а женщины закрывают рот руками ― сдерживают рвущийся из сердца крик). Немолодой жилистый мужичонка, по виду ― работяга, выходит, стиснув кулаки. Матерится! Но сегодня я слышу не мат, от которого меня всегда корежит, а отчаянную неспособность найти в человеческом языке слова, чтобы передать то, что чувствуешь…

Иду вдоль здания. Огромный величественный дом. Сталинский классицизм ― могучие стены, античный портик с 25-метровыми колоннами. А перед глазами ― недавние кадры прямого телевизионного репортажа с места событий. Вон там, на самом верху, на карнизе 5-го этажа, вжавшись в стену, примостился мужчина. Из окна клубами вырывается черный дым. Что, кроме безумного отчаяния, может толкнуть человека выползти из окна на узенькую полоску карниза, повиснув над пропастью? Он лежит неподвижно ― одно неосторожное движение и… А может, он просто уже не дышит? Из другого окна к беснующейся внизу толпе взывают о помощи люди. Среди них ― белое, как мел, лицо ребенка с застывшими в немом ужасе глазами. Здесь со 2-го этажа снимали счастливчиков. А с 3-го и сейчас свисает веревка, связанная из лент жалюзи. Заворачиваю за угол. Вон там, на карнизе стояла женщина, судорожно вцепившись в пилястру. А снизу под улюлюканье и вопли: "Зажарить сепаратистку!" летит в нее коктейль Молотова. А вот в том окне, на 4-м, растянули жовто-блакытный флаг. И толпа снова неистово ревела, теперь уже свое сакральное: "Слава …".  А в это самое время рядом, в соседнем кабинете душили телефонным шнуром женщину. Ей сломали спину, и ее крики пронзали даже рев толпы. Она не была ни сепаратисткой, ни "самкой колорадов". Она просто тут работала. Может, пришла в воскресенье убирать или закончить отчет?..

Вокруг здания сотни ментов. Их здесь больше, чем было тогда, 2-го мая. Останавливаюсь. Молча смотрю в глаза одному, второму. Отводят взгляд, отворачиваются. Перевожу взгляд на следующего. Отвернувшись, продолжает грызть семечки…

Задний дворик за забором. И здесь подступы надежно охраняют блюстители порядка. В тот день с этой стороны из пылающих окон 4-го и 5-го этажей выбрасывались люди. А внизу их, изломанных и обгоревших, добивали прутьями и битами. А эти, которые "нас бережет", сидели в автобусах прямо напротив в 50 метрах. У них не было приказа…

Я буду приходить сюда снова и снова. Я пересилю себя и зайду внутрь. Я пройду по ступенькам, на которых корчились в безумной агонии горевшие заживо, делали свой последний вздох, наглотавшись ядовитой смеси, выжигающей легкие. Я оставляю свои следы на толстом слое серого пепла. Каждый шаг дается с трудом, будто ступаю по праху, ― здесь каждая пепелинка может быть частичкой тех, кто сгорел на этом костре инквизиции…

Я буду не одна ― я пройду эту тягостную экскурсию с теми, кто здесь горел, и кого ангелы смерти почему-то пощадили…

Маленькая, бойкая, задиристая, чем-то похожая на Гавроша (хоть и мама двоих взрослых детей), накануне, когда мы собрались здесь, на Куликовом Поле, отметить Первомай и обсуждали возможные провокации, ты заявила: "Я так боюсь! Я вообще-то такая трусиха!". Ты прошла через этот ад, и сейчас, проживая все это заново, говоришь: "И все равно мы бы тогда не ушли!".

― Вот здесь в окно влетел коктейль Молотова. Штанина загорелась. Но воды в кране уже не было. Хорошо, мы успели ведро набрать. А когда все это началось, воду и свет отключили.

Значит, в подвале был кто-то, кто побеспокоился о том, чтобы в здании не было воды. И пожарные гидранты почему-то куда-то исчезли…

На 4-м этаже мы заходим в кабинет, в котором твой муж с товарищами безоружные отбивались от тех, кто явился в наш радушный солнечный город "ликвидировать колорадские скопища" (именно так, а не иначе, по формулировке одной из "народных" депутатов). Скромный, тихий, несловоохотливый, с трудом вытягиваем из него скупые фразы о том, что здесь происходило. Потом подводит к двери напротив. Дверь закрыта и опечатана. В замочную скважину ничего не разглядеть. Вот тут, избитый, угоревший от дыма, он очнулся среди мертвых тел. Один труп лежал на нем. Их снесли в эту комнату. Зачем?.. Когда он выбрался в коридор, его снова били. И снова беспамятство. Потом больница, и боль…

Видели, что когда одни выносили его на руках (кто? храни их Господь!), другие через их головы продолжали бить его битами. Три круга ада… Или, может, у него три ангела-хранителя?..

В одной из комнат ищем на стенах ссадины от пуль. Сюда сквозь дыру в двери, пробитую тесаком, чья-то рука наугад палила из пистолета. А женщины, забившись под столы, вздрагивая, ждали, когда ворвутся. Не ворвались. Ушли…

С нами по мертвым коридорам молча ходит статная молодая женщина, красивая какой-то редкостной для нашего времени благородной красотой. Нас познакомили только сегодня. Она подходит к стене, кладет руку на закопченную поверхность, словно пытаясь проникнуть в тайны, которые хранят эти немые свидетели страшной бойни. Она не горела в этом аду ― ее не было в тот день в городе. На ее аристократическом лице ― маска страдания и… вины. Позже она уедет на Восток, помогать ополченцам Донбасса. Она пройдет свой ад, выбрав его добровольно.

Каждый день пополняется список погибших, коряво написанный от руки на листе ватмана, прикрепленного возле входа. 13 человек, 20, 42. Это число подтверждают официальные органы. Проходит день, и их уже 46. Потом 48. Все! Эта цифра окончательная, обсуждению не подлежит. Но в больнице умирают еще четверо. Еще 56 числятся пропавшими без вести. А неофициально официальные лица признают 119. Не считая раненых…

Однако люди не верят. Говорят еще о нескольких десятках забитых и зарубленных в подвале, тела которых собирали в мешки и тайно вывозили под покровом ночи.

Людская молва, ты падка на сенсации и преувеличения, ты питаешься слухами, легко пренебрегая фактами. Вот только… В кабинетах Дома профсоюзов на мебели, стенах, коврах (кои поспешно вывозили, начхав на интересы следствия) ― лужи, струи, потеки крови (слава прогрессу и персонально мобилкам с функциями фото и видео!). Не надо быть следователем, чтобы понять: такие фонтаны брызг и лужи крови могут быть только, когда жертву рубят наотмашь или режут. А среди "узаконенных" жертв таковые не числятся ― только "погиб в огне", "отравление газом", "падение", ну, и парочка "огнестрелов"… Где же вы, убиенные топорами и мачете, исчезнувшие в никуда и списанные со счетов теми, кто должен был вас охранять и защитить?..

В который раз просматриваю списки погибших и натыкаюсь на знакомое имя. Сашка! Мой одноклассник…

Мы познакомились в предпоследнем 9-м классе, когда я перешла в новую школу. В тебе было все ― рост, по-мужски широкие плечи, небесно-голубые глаза, которые ты прищуривал, не желая носить очки. Но, главное, ты был умным, очень умным. Мальчик из профессорской семьи, интеллигентный, уверенно шедший на золотую медаль. Ты не ругался матом и не курил. Ты был правильным. Но у тебя это выглядело очень естественно. 

Я тебе нравилась. Ты мне, признаться, тоже. Это не было любовью. И даже увлечением. Но меня тянуло к тебе. Симпатия? Влечение? Не знаю. Что-то вроде приятного дуновения ветерка, щекочущего нервы и кожу.

10 класс. Новый Год. Мы впервые отмечаем его по-взрослому ― не с родителями, а в компании одноклассников. Мы с тобой танцуем. Ты стараешься прижать меня к себе покрепче. Я сопротивляюсь, удерживая тебя на "пионерской" дистанции. Ты сильный. А я неприступная. Или просто вредная. Мне нравится поддразнивать, но не поддаваться. Для меня это просто игра. Ты прилагаешь усилия. У тебя очень сильные руки. Приходится обращать все в смех… 

Они отрубили тебе руки. Ты пытался остановить их, держа в руках икону, которую спас из горевшей палатки, служивший импровизированным храмом. Я только теперь узнала, что ты стал истинно православным человеком.

Рассматриваю твою фотографию. Все те же чуть прищуренные голубые глаза. Русая борода. Настоящий викинг. Только глаза слишком добрые для викинга, и печальные. Я не видела тебя много-много лет. Я знала, что ты пошел по стопам отца ― стал математиком. Ты преподавал в университете, кажется, защитился. Так что мы ― коллеги. У тебя семья, трое детей. Но я не знала, что ты стал верующим. Неудивительно ― ты всегда был Очень Правильным Человеком.

Тебя убили. Жестоко. По-звериному. Беспричинно…

Хотя нет, не беспричинно. Ты был Воином Света, восставшим против бесовщины. Ты пытался остановить их, не проклиная, но благословляя иконой. Ты прошел свой Армагеддон. А они, захлебываясь своей ненавистью и воплем "Смэрть ворогам!", не смели прикоснуться к иконе и отрубили твои сильные руки, ее державшие.

Прости, Саша! За то, что разошлись наши дороги, что упустила возможность побыть рядом с таким светлым человеком. Мы могли бы дружить и быть единомышленниками, но встретила я тебя снова только на портрете с некрологом…

Жизнь продолжается. Все как будто по-прежнему ― семья, работа, дом… Только вот каждую свободную минуту проводишь за компьютером ― выискиваешь факты, свидетельства, хочешь разобраться, понять. А теперь еще ― эти страшные сводки с Востока...

И Одесса только на первый, поверхностный взгляд ― прежняя. Одесса почернела от горя. И притихла. Но она узнала о стольких светлых людях, которые тихо и скромно шли по жизни, не подозревая, что они ― Воины Света. Даже те, кто сюда, на скорбное Куликово Поле попал случайно, вы стали невинно убиенными жертвами воинства Тьмы ― безумной разрушительной бесноватой силы. Значит, вы были их врагами. Вольно или невольно. А враг Тьмы ― Свет.

У меня тоже есть ангел-хранитель. Он уберег меня в тот роковой день 2-го мая, когда душа рвалась от боли, от бессилия, от чувства вины за то, что не успела прибежать туда, чтобы увести хоть кого-то, спасти хоть одну живую душу. Я перед вами в долгу. Мы все перед вами в долгу. Вы уже прошли свое очищение, а у нас всё ещё впереди…

Автор: София Куликова