«За Россию воюем. Если сломаемся, России будет очень плохо»

Во время моей командировки в Донбасс мы вместе с донецким военкором Мариной Харьковой навещали раненых бойцов в госпитале. В палате лежали парни, которые получили ранение в авдеевской промзоне, где незадолго до этого серьезно обострилась военная обстановка. Трое из четырёх ополченцев, лежавших в одной палате, совсем молодые люди, не достигшие еще и 30 лет. Все, кроме одного, родом из Донбасса. Причем с подконтрольной Киеву территории.

Боян

Сербу Бояну Джаферовичу 28 лет, он приехал на Донбасс в январе 2015 года и, пройдя необходимую подготовку (Боян не имел военного опыта), сразу попал в ополчение. Первое время Боян даже не знал русского языка, но сумел выучить его за полтора месяца. Ранение, приковавшее Бояна на время к постели, он получил на промзоне на позиции «Алмаз». У него серьезно ранено плечо и нога. Сейчас Боян находится на лечении в Москве — ему делают операцию. Реабилитация плеча и поврежденного колена займет около полугода, а затем будет решаться вопрос c неизвлеченными осколками и протезированием.

Почему ты решил приехать воевать на Донбасс? И за что ты здесь воюешь?

Русские нам всегда помогали, эта взаимопомощь имеет давние корни, и я не мог оставаться в стороне. Я знал, что народ Донбасса хочет отделиться от Украины, но она не готова потерять свои ресурсы и будет продолжать эту войну. Я приехал воевать за народ Донбасса.

Как ты был ранен?

Когда наша группа возвращалась с позиции на базу, нас обстреляли из минометов 82 калибра. До этого ранений у меня никогда не было, была только легкая контузия, но это понятно — по нам постоянно стреляли.

Много ли сербов воюет на Донбассе?

Лично я знаю одного серба в Луганске, четверых в Дебальцево и одного в Донецке. Но это только мои знакомые, можно сказать те, с кем я вместе служил.

Как родственники отнеслись к твоему решению уехать на Донбасс?

Вначале сестра отнеслась неодобрительно, но потом все-таки поддержала. Только попросила писать и звонить ей каждый день.

Поедешь в Сербию, пока будут заживать ранения?

Нет, у нас принят закон, по которому в случае моего возвращения на Родину меня могут осудить по уголовной статье (в 2015 году в Cербии было ужесточено наказание за участие граждан этой страны в военном конфликте в составе неофициальных вооруженных формирований на территории другого государства — прим. EADaily).

России нужно более тесно дружить с Сербией, как ты считаешь?

Думаю, да. Я хотел бы, чтобы Сербия пошла на более тесное сближение с Россией. Да и не только Сербия.

Максим

Максим просит его не фотографировать, потому что родные сейчас находятся на подконтрольной Украине территории бывшей Донецкой области. Поэтому его можно только описать- высокий, светловолосый, симпатичный, простой в общении молодой парень. У него — серьезное ранение руки, но врачи спасли ее.

Расскажи, как ты пришел в ополчение.

Как «укропы» начали целыми батальонами приезжать, так и пошел в ополчение — в январе 15 года. Служил все время в «Востоке», сейчас это 11 полк. Я видел что происходит своими глазами и понимал: то, что показывают по телевизору — брехня. Я с Донбасса, и я знаю, что происходило в Иловайске, в Нижней Крынке, когда туда заходили добробаты. Они насиловали девушек, убивали. Я не захотел мириться с этим.

За что убивали?

Я не знаю, за что они убивали… У них бы спросить. Они, наверное, просто ненавидят нас. Это бандеровцы. Они испокон веков ненавидят Донбасс.

Где ты воевал?

Красный партизан, Пески, «промка», Спартак… На «промке» был ранен. Вообще, вся наша палата с «промки», и все мы сюда попали примерно в одно время, когда начались массированные боевые действия на промзоне, на авдеевском направлении.

Какой бой был самым страшным?

Вот в этот раз, когда меня ранили, наверное, и был самый страшный момент, потому что мы в нем потеряли своего комбата «Грека». Он был на позиции, и нам не давали подъехать. А когда мы все-таки прошли, нам сказали, что Грек погиб. Пошли вытягивать его, трудно было вытянуть…

Я знаю двух ребят, которые передо мной по окопу ползли, они притянули парня раненого, нам его передали, прилетела мина, и они сами стали «двухсотыми». Спасли одного, а сами погибли… Страшно, конечно, все это.

Есть вера в победу, в то, что все это закончится?

Конечно, есть! Мы победим, потому что мы за свою землю стоим. А они обкололись чем-то. Он идет в лоб, словно баран, у него глаза ничего не понимающие.

Что с рукой, что врачи говорят?

Разбило руку, врачи собрали, говорят — спасем руку. Пальца одного нема. Не беда. Сейчас подлечимся и пойдем дальше. Мы не верим, что это можно миром решить. Сколько было уже этих переговоров…

Виталий

Виталий Белик с позывным «Лом» — самый старший из моих собеседников. Он тоже с Донбасса — из города Красноармейск, который сейчас также находится под контролем Киева. Он говорит, что в родном Красноармейске даже удостоился своеобразной почести — на выезде из города повесили стенд, посвященный «пособникам террористов», где есть и его фамилия. «Доска почета», — смеется Виталий. А сотрудники СБУ приходили к бывшей жене «Лома» и почему-то интересовались именно происхождением его позывного.

Как Вы решили пойти в ополчение?

Было несколько событий, подтолкнувших меня к этому. 11 мая 2014 года мы проводили референдум в Красноармейске. Я тоже принимал участие. К двум часам мы все уже закончили, и в это время приехало около пяти машин с бойцами «Днепр-2» от Коломойского. Они захватили милицию, полностью положив всех на пол, захватили Горсовет. Хотя мы Горсовет не трогали, мы приходили, просили разрешение и только после этого вешали флаг. Они же вломились в Горсовет.

Это был воскресный день, на улицах много народу. И люди стали постепенно сходиться, спрашивать, зачем они приехали. Они вначале нормально отвечали, но потом произошел перелом. Я увидел, что обстановка накаляется и стал просить людей отойти. В это время начали подъезжать машины, из них выходили боевики, стреляли в воздух и по людям из автоматического оружия. Убили сразу одного — попали в голову, другому выстрелом перебили ногу. И вечером еще одного человека убили.

После этого я понял, что надо что-то делать. Надо сказать, что я коммунист, и нас со всей Украины приехало человек 20. Из Киева, Запорожья, Днепропетровска, Полтавы…

Потом произошли славянские события, и нам ничего не оставалось, как идти в боевые части. 17 июля всей командой вошли в батальон «Восток». Потом принимали участие в освобождении нескольких населенных пунктов — Ясиноватая, Лебяжье, Пантелеймоновка… Мы входили туда отдельной тактической группой в составе «Востока» на танках. Вошли в Пантелеймоновку, закрепились там, потом в ноябре уже перешли в аэропорт. Наша позиция была — Свято-Иверский монастырь.

Сейчас, до нового года мой взвод стоял на «промке», потом мы ротировались. И на наше место зашел погибший «Грек». После ротации позанимались на полигоне, и потом стояли на Жабуньках в районе аэропорта, где меня и ранило.

Я сижу здесь сейчас и места себе не нахожу — как там пацаны без меня сейчас? Заживет — сразу к ним.

У Вас был какой-то военный опыт?

Я командир взвода, старший лейтенант. Получил лейтенанта, закончив Славянское авиационно-техническое училище. А уже перед развалом Союза я стал старшим лейтенантом. Когда Союз развалили и появилась «самостийная» Украина, меня вызвали в военкомат и сказали что я, как офицер, должен принять присягу народу Украины. Я говорю — ты полковник, а такой наивный. Как я, дававший присягу СССР, буду теперь давать присягу Украине? Я всему советскому народу присягал. Он отвечает — ты не понимаешь, все изменилось? Я говорю — я-то как раз все понимаю. Просто это ты, как проститутка, сегодня так, завтра по-другому. Поругались мы с ним тогда. С тех пор меня не трогали. Когда пришел сюда, мои документы остались на той стороне, но, благодаря товарищам, военный билет был все-таки переправлен.

За что воюете?

За вас. За нами Россия. Мы сломаемся — России будет очень тяжело. Я воюю против фашизма, точнее, против современного либерал-фашизма, за русскую цивилизацию.

Помните фильм «Красный скорпион», где Дольф Лундгрен играл красного десантника? В одной из сцен он заходит в бар и начинает петь гимн СССР, а товарищи в баре встают. Вот я и хочу, чтобы, когда пели гимн России, все вокруг вставали. А Украину я считаю частью России, по крайней мере, частью Русского мира.

Владимир

Владимиру 27 лет. Он тоже родом из донбасского города, подконтрольного Украине. Там его родные, поэтому фотографировать его тоже нельзя. Можно сказать лишь, что это высокий голубоглазый парень с прямым проницательным взглядом. Ранен на «промке». Они с Максимом друзья и боевые товарищи — служат в одном подразделении.

Как ты попал в ополчение?

В 14 году я работал на шахте, смотрел телевизор, в какой-то момент стало все очень грустненько, собрал вещички и уехал. Приехал на базу, меня закинули в учебку, и уже в феврале 15-го я попал на позиции. Попал я в батальон «Восток», сейчас это 11 отдельный мотострелковый полк.

В каких боях принимал участие?

За последнее время активно начали мотаться на промзону, а до этого боев фактически и не было. Они накидывали, а мы сидели — слушали, где упадет.

Есть вера в победу?

А как без веры! Я домой хочу, до дома всего 40 км, мне полчаса ехать.

Главная твоя цель — освободить Донбасс?

Да, дойти до границы областей. Мне лично чужого не надо. Дальше пусть живут, как хотят и как умеют.

Расскажи о самом страшном моменте за время боевых действий.

Самое страшное — это когда выносишь парней, с которыми пять минут назад вместе куришь и разговариваешь.

Каким тебе видится будущее Донбасса?

Наверное, хотелось бы вообще не зависеть ни от кого. Чтобы жили для себя, работали для себя, и все, что имеем, оставалось бы внутри.

Как с Украиной отношения выстраивать в этом случае?

Трудно сказать. Столько уже крови пролилось, столько парней полегло. Думаю, на первом этапе, до первой зимы, еще что-то можно было решить, а сейчас уже за три года, мне кажется, все настолько обозлились, что вряд ли смогут есть и пить за одним столом.

Какое у тебя отношение к тем парням с Донбасса, которые не пошли воевать?

Безразличное. Это их выбор. Меня сюда никто не гнал, я пришел сюда добровольно. Ну что их осуждать? Не его — значит, не его, не видит смысла — значит, не видит. Видимо, его хата с краю.

Кристина Мельникова