АКТИВИЗАЦИЯ ВЫМИРАНИЯ

Во время войны работают механизмы не только прямого, но и косвенного воздействия на противника. Прямые — потери на поле боя и сопутствующие, среди гражданских, а также разрушение экономики в результате ударов по военным объектам в тылу, стратегическим предприятиям и логистическим узлам. Косвенные просчитать сложнее, ведь их влияние опосредовано и может быть разнесено во времени и пространстве.

До XX века косвенные потери в европейских войнах редко бывали существенными — в основном воевали армия с армией. Но известны и случаи, когда в армии было выжить проще, чем вне её, столь значительны были потери, полученные в результате механизмов косвенного воздействия. Например, в ходе Столетней войны самыми опасными для французских крестьян были периоды перемирий, когда армии распускались и по стране расползались банды экошеров (живодёров, свежевателей или потрошителей, в переводе на русский) — наёмников, которым в связи с окончанием боевых действий перестали платить. Изгнать их из страны центральная власть не имела ни сил (они совсем недавно составляли большую часть её армии и армии противника), ни желания (война может вновь начаться в любой момент и они снова понадобятся).

Самый же мощный геноцид случился в Священной Римской империи германской нации (в её немецких и чешских землях) в ходе Тридцатилетней войны. Тогда (с 1618 года по 1648 год) в целом по империи было потеряно от трети до половины населения. Были регионы утратившие 2/3 довоенного населения, некоторые города и отдельные районы сельской местности вовсе пришли в запустение. Причиной был новый подход к формированию и тыловому обеспечению армий. Профессиональные наёмники окончательно сменили феодальное ополчение. Численность армий резко выросла: накануне Тридцатилетней войны большой считалась армия в 20–25 тысяч человек, а в её ходе формировались армии и в 100 тысяч.

Правда такие массы практически никогда не собирались в одном месте. Причиной было то, что кормилась и пополнялась армия с территории на которой оперировала. Насильственная вербовка, грабёж и контрибуции очень быстро приводили местность в такое состояние, что оставшиеся мужчины вербовались в армию уже добровольно и с радостью — ибо таким образом получали шанс выжить.

Прокормить массу войск в одном месте было невозможно, поэтому армии действовали двумя-тремя корпусами на разных направлениях (каждый в своём регионе кормления). Результатом было то, что ареной не столько боевых действий, сколько грабежа становилась вся страна. Для мирного населения одинаковую угрозу представляла как чужая армия, так и своя — и та, и другая состояли из деклассированных наёмников, которые кормились за счёт местного населения.

Всё же до XX века такие эксцессы были исключением из правил. Реакцией на ужасы Тридцатилетней войны, которая и закончилась то лишь потому, что театр боевых действий больше не мог прокормить воюющие армии (война тихо умерла, пожрав саму себя), стало создание тыловых служб, магазинной системы и появление армий XVIII века — достаточно больших (одна армия могла насчитывать до 120 тысяч человек, а на одном поле боя подчас собиралось до четырёх армий одновременно, доводя численность сражающихся до 200–250 тысяч).

Чтобы прокормить такую ораву и не утратить смысл войны в виду полного разорения территории, на которой ведутся боевые действия и была введена магазинная система. Продовольствие и боеприпасы для армии централизовано закупались правительством в преддверии войны, размещались в «магазинах» — огромных складах, откуда доставлялись в действующую армию многочисленными обозами.

Армии стали малоподвижными и прикованными к «магазинам», их главной задачей стала охрана собственных коммуникаций, а война превратилась в бесконечные манёвры с целью выхода на коммуникации противника, сражения стали редкостью. Но и мирное население страдало значительно меньше.

Для возвращения армиям подвижности в эпоху войн революционной Франции и наполеоновских войн был возрождён и модернизирован принцип «война кормит войну». Хоть ситуацию старались не доводить до крайности, но насколько страдало местное население можно сделать вывод из того, что даже в мирное время, постановка на постой собственной, а не враждебной, армии во многих странах использовалась как наказание для недостаточно лояльных регионов.

Степень ограбления местности становится понятной и если учесть, что Наполеон 20 августа 1812 года (в этот день, после состоявшегося накануне боя у Валутиной горы выступила армия, император выехал 25 августа) покинул Смоленск и двинулся к Москве с армией в 160–170 тыс. человек (остальные силы были выделены для операций на флангах). В результате этого движения французов на Москву местность вдоль Старой Смоленской дороги, была разорена настолько, что через два месяца в Смоленск вернулось порядка 50 тысяч войск, из 110 тысяч выступивших из Москвы. Главные потери армия понесла не в боях, а от недостатка продовольствия и фуража в виду необходимости отступать по разорённой местности. Тем не менее в это время страдало население лишь той зоны, в которой непосредственно велись боевые действия. Остальными дыхание войны почти не ощущалось.

Первая мировая война перевернула представление европейского общества о боевых действиях. Армии стали массовыми, фронты протянулись на тысячи километров, увеличенная дальность артиллерии и появление авиации нивелировали понятие безопасного тыла на сотню километров вглубь от линии фронта. Одномоментное изъятие из экономики десятков миллионов рабочих рук и необходимость снабжать многомилионные армии вызвало прогрессирующее обнищание населения.

В Германии в результате вызванного войной недоедания умерло не менее 700 тысяч человек гражданских, что в конечном счёте вызвало ноябрьскую революцию 1918 года и капитуляцию. В остальных воюющих странах ситуация была не многим лучше.

Именно поэтому по окончании Первой мировой войны в европейских странах возобладало мнение, что этот ужас не должен повториться. Боязнь европейского общества вновь пережить ужасы войны повлияла на выбор Лондоном и Парижем политики умиротворения в отношении Гитлера, результатом которой стала война ещё более страшная — безопасный тыл отдалился на ещё большую глубину (дальние бомбардировщики проникали на тысячу и больше километров вглубь от линии фронта), а потери мирного населения впервые устойчиво превысили потери войск.

Ракетное оружие и ОМП делает потенциальную Третью мировую войну вообще тотальной. Для неё «фронт без тыла» — не фигура речи, а отражение реальности. Мирное же население имеет значительно меньше шансов выжить, чем военные. Повторяется история Тридцатилетней войны в глобальном масштабе. Тем не менее, все эти тысячелетия и даже сейчас любое адекватное правительство видит свою задачу в повышении уровня выживаемости населения в ходе военного конфликта. Поскольку самым опасным косвенным механизмом ослабления противника является разорение его мирного населения (влекущее как рост потерь нонкомбатантов, так и дестабилизацию внутренней обстановки, вплоть до массовых антиправительственных выступлений), власти стараются запустить механизмы финансовой и иной материальной поддержки мирного населения.

Дело в том, что победа, одержанная на поле боя ценой разорения экономики и вымирания мирного населения, легко превращается в поражение. Если Кутузов говорил «тот генерал, который сохранит ещё резерв, не побеждён», то в наше время не побеждено, то государство, которое сохранит возможность экономического и демографического воспроизводства. Разбитую армию можно собрать и обучить вновь — было бы кем комплектовать и чем вооружать. Но если вымерло или разбежалось население — не будет ни новых рекрутов, ни производства, ни налогов. Вслед за населением умрёт и государство, противнику не надо будет его даже добивать.

Как я уже сказал, эту простую истину понимали государственные деятели во все века, поэтому старались нанести максимальный ущерб экономике и населению противника, максимально оберегая свои. Во время той же Тридцатилетней войны шведский король Густав II Адольф не просто радовался тому, что боевые действия идут далеко от шведской территории, но и набирал новых рекрутов для своей армии на территории империи Габсбургов, чтобы поменьше напрягать собственное население и сохранить побольше ресурсов, как можно сильнее при этом «обезжирив» противника.

«Скифская» война, предполагавшая отступление и оставление противнику выжженной земли, требовала специфической организации общества и могла применяться в ограниченных масштабах, ибо является крайне обоюдоострым оружием — при бесконтрольном применении способна нанести собственному обществу и государству смертельную рану гораздо эффективнее, чем это сделает противник.

Главная задача любой власти в любой воюющей стране — максимальное сохранение своих ресурсов, в первую очередь, человеческого. Но совсем не так подходят к этому делу в Киеве. Когда в российских СМИ украинскую власть называют оккупационной — это не пропаганда, а констатация факта. Киевские власти относятся к своей стране и своему народу, как к завоёванным объектам. С самого начала СВО Украина стимулировала выезд своего населения в Европу, чтобы запугав ЕС десятками миллионов «беженцев», подвести доказательную базу под свой тезис о «геноциде Россией украинского народа» и получить как можно больше помощи в сжатые сроки.

Правда через некоторое время эта акция ударила по самой Украине: европейцы стали тяготиться необходимостью содержать миллионы наглых, не желающих работать и вечно требующих новых преференций «беженцев», украинская же власть внезапно для себя столкнулась с нехваткой мобилизационного ресурса. В результате Киев закрыл границу почти для всех, но было поздно — к полученному негативному эффекту от массовой эмиграции, добавились имиджевые потери от закрытия границ.

В ходе СВО, отступая, Киев каждый раз применял тактику выжженной земли в гомерических масштабах — уничтожить старались не только стратегические объекты, но и жилой фонд, не желающее выезжать население (которому государство никак не помогало обустроится на новом месте, не обеспечивало жильём, работой, пособием) пытались выгонять из оставляемых ВСУ населённых пунктов под угрозой уничтожения. То, что не успевали разрушить старались заминировать или хоть как-то испортить, сделать непригодным для использования.

Власти Украины демонстрировали, что готовы уничтожить свою экономику и население даже не для получения эфемерного шанса на победу над Россией (на это просто глупо рассчитывать), а для одноразового пиара. Их поведение убедительно свидетельствует, что киевский режим, вопреки своим декларациям, не планирует возвращать под свой контроль никакие территории — у него нет ресурсов, чтобы их восстановить и населения, чтобы вновь населить. Разрушение своей страны обменивается на западные кредиты ради разворовывания последних.

До сих пор на Украине вне людоедских инициатив правительства оставались, пожалуй, только пенсионеры и инвалиды, с которых просто нечего было взять. Но если нечего взять, то можно что-то не дать. И вот уже украинский премьер Шмыгаль заявляет: «Война всегда обостряет социальные вопросы. Количество людей, нуждающихся в поддержке, выросло и, к сожалению, продолжает расти. И старая постсоветская модель не может реагировать адекватно. Именно поэтому мы создаём новую систему. В её основе принцип — формирование способности, вместо зависимости».

В переводе на русский, киевское правительство будет вместо пенсионного обеспечения учить своих пенсионеров и инвалидов жить без него. Как цыган учил кобылу обходиться без пищи. И совсем уже было научил, но тут кобыла сдохла.

Вначале киевский режим уничтожил экономику, затем выгнал из страны и утилизировал на фронте экономически активное население. Теперь осталось только выморить пенсионеров и инвалидов и работа по полной утилизации одной из богатейших и населённых провинций Российской империи завершена. Если возможность использовать Украину против России закончилась, значит «не доставайся же ты никому!»

Круг замкнулся. Выживет только тот, кто сможет дождаться прихода российских освободителей от людоедского режима. Но таковых будет тем меньше, чем дольше преступный киевский режим просуществует.

Ростислав Ищенко