Два бойца войны в Донбассе

фото:Ирина Геращенко/РИА «Новости»

Как выполняются минские соглашения? Есть ли опасность, что война в Донбассе вернется? «Газета.Ru» поговорила об этом с двумя бойцами по разные стороны окопов. Неформалу больше 35, Богдану меньше 25. У первого высшее техническое образование, второй ничего не успел закончить. Неформал устал и взвешивает каждое слово, Богдан пятый месяц под следствием, не воюет и уже отдохнул. Как они оказались на войне и как, по их мнению, теперь ее закончить.

«Люди ждали, что мы придем и освободим их»

Парня с позывным «Неформал» я приметил на исходе противостояния в донецком аэропорту еще весной. Он налаживал связь на передовых позициях, и было видно, что его уважают. Выглядел необычно — борода, завитая в косичку, советский «ромб» о высшем техническом образовании в петлице камуфляжа и языческое «солнце» на цепочке на шее. Мы договорились встретиться, но пересеклись только сейчас — Неформал больше не завивает бороду, выглядит уставшим, и форму его украшает не только подаренный значок, но еще и крест с медалью.

— Можно сказать, я дончанин, приехал сюда учиться из своего родного города. Я не хочу его называть, он находится сейчас на территории, контролируемой Украиной, и там у меня родственники. Закончил Донецкий государственный технический университет и с тех пор живу в Донецке. Не женат, по специальности инженер-электронщик, на ДМЗ (Донецкий металлургический завод. — «Газета.Ru») отработал 11 лет.

— Как считаете, возможно, что армия ДНР дойдет до Краматорска, Мариуполя?

— Мы все на это очень надеемся. Тем более что моя родина находится как раз на севере области. Как и родина многих бойцов нашего батальона. У нас есть ребята из Красноармейска, из более близких городов, много очень бойцов из Песок. Многие хотят вернуться, освободить свою родину, где остались родственники, дома. Все мы на это надеемся, и я думаю, что это реально. Но… как вам сказать… вообще-то этому сильно на данный момент мешают минские соглашения. И я понимаю, что все теперь сводится к политическому решению и вопрос этот очень долговременный.

— Как вы попали в армию ДНР?

— Сам пришел. Для меня неприемлема та власть, что пришла в Украине. Она неприемлема для всякого русского человека, хотя я считаю себя украинцем.

В «Восток» я попал не потому, что мне именно туда очень хотелось, а потому что знакомых было много. Тогда это еще называлось батальоном, хотя нас уже было гораздо больше штата. Перед тем как прийти воевать, я часто бывал на базе у друзей. Общался с командованием, рассказал все о себе, попал в итоге в связь. В бытовом плане все было отлично. Процентов 90 пришло к нам по зову сердца. Была единая цель, и каждый прикладывал свою частичку усилий для ее достижения. Вот сейчас из нас лепят армию. Это, наверное, правильно, но мы люди разные, взрослые, пришедшие из мирной жизни с опытом тех или иных работ и каждый со своими взглядами на жизнь. Поэтому много сложностей.

Понимаете, когда по мирному времени 18-летние пацаны топчут плац, выполняют какие-то команды, входят в новую реальность без вопросов, в такую, какая она есть. Потому что своей у них особо и не было. А тут взрослым грамотным мужикам дают безапелляционные команды: бери это и делай то и только так. Бывают конфликты. Очень часто руководство не делает скидки, что мы прежде всего ополчение и люди, которые пришли из мирной жизни.

— У вас на шее солнышко специфическое. Вы язычник?

— На последних курсах учебы пришел к этому. Я не буду говорить, что я глубоко верующий человек. Но ведь в трудную минуту человек все равно обращается к богу, кричит: «Боже, помоги!» Все попрошайничают в итоге. Я не скажу, что перечитал всю богословскую литературу, но все равно пришел к выводам, что древнеславянская религия мне все же ближе.

— А крест за что получили?

— Я его бы назвал комплексной наградой за период зима-весна в донецком аэропорту. Это Георгиевский крест 4-й степени.

— А вы как местный ополченец верите в политическое решение конфликта?

— Наверное, нет. Я не верю, что руководство сможет не сейчас, так позже уйти с этой территории, это будет позором.

— Вы сейчас про Россию говорите?

— Нет, про Украину. Как нам иначе вернуться в свои города? Нельзя сейчас ни о чем с уверенностью говорить, но я на 98% уверен, что этого не будет. Посмотрите, какое здесь сейчас влияние России! Я говорю о переходе на российские рубли, российский рынок, российские стандарты во всем. В образовании, медицине, армии, во всех государственных органах все уже построено по российским стандартам. Если бы Россия собиралась эти территории рано или поздно сдавать, она бы всем этим не занималась.

Плюс просто элементарно учтите, сколько здесь сейчас людей с оружием, которые пришли воевать, с целью освободить эту территорию до Святогорья на севере и до Мариуполя на юге. До Киева хотели дойти летом. Сейчас все уже мечтают хотя бы освободить территорию области. А там уже будет видно по факту. Честно, вряд ли до Киева…

— А они дойдут до Донецка?

— Донецк им никто не отдаст. Будем говорить так, как оно есть — местные люди с оружием будут стоять до конца. Независимо от того, какое решение для себя примет Россия.

— Сколько эта война еще будет длиться?

— Осенью 2014-го, когда я пришел воевать в ополчение, я думал, что все это до весны как-то решится. Естественно, в положительную для нас сторону. Но смотрите, через неделю будет ровно год, как наш батальон в аэропорту. Мы в принципе не сдвинулись ни на метр. Были освобождены развалины двух терминалов, диспетчерская вышка, РЛС — все, что было сделано. Сделано мало, я считаю, не потому что не хватило сил. Когда у нас что-то получалось в военном отношении, палки в колеса ставили минские соглашения. Хорошо это или плохо? Хорошо, может быть, что пытаются политическими средствами добиться минимизации жертв. Но поверьте, жертв не меньше! По крайней мере, именно на фронте. Когда отбивали укропские атаки, потери были примерно такие, как и сейчас в мирное время. Тогда на передовой каждый человек был напряжен, он знал, что в любой момент может случиться артобстрел или появится группа укропов, сейчас все расслабились. Сейчас нет массированных артобстрелов, но все равно что-то прилетает. Не «пакетами», не всегда, но прилетает: 82 мм, 120 мм, «Градов» после мая месяца, правда, нет. Но люди гибнут.

— Вы знаете, кто против вас стоит?

— Знаем то, что говорит нам командование. Вот неделю назад сказали , что в Песках батальон «Сич», например. Но понимаете, не знаю, как сейчас, а зимой у всех этих батальонов не было артиллерии. И все обстрелы — это ВСУ. Все, что летело в город, по нашим позициям… Сейчас на передовой больше ВСУ, они более контролируемые. До тех пор пока не была уничтожена диспетчерская вышка, с наших позиций невооруженным взглядом можно было заметить врага, ну а в бинокль так там вообще! Эта война не то, что мы видим в фильмах про Вторую мировую. Живая сила используется только небольшими группами для выполнения локальных задач либо для прикрытия тяжелой техники. Сейчас воюет артиллерия.

Условно войны нет, по всем бумагам мы не стреляем, но каждый день в любом случае стрелковые перестрелки после 18 часов какие-то начинаются. А так, по бумагам, войны нет, у нас мирное строительство государства.

Людей это угнетает. Они пришли освобождать землю, а это не то что не получается — не дают, в первую очередь. Поэтому все нервничают, есть строжайшие приказы не открывать огонь. Вплоть до того, что ребята на позициях слышат из соседней «зеленки» голоса врагов, они обзываются, всякие слова кричат. А стрелять нельзя! Многие люди уходят, говорят: «Начнутся боевые действия, звоните, и мы вернемся!»

— Много вам платят, если не секрет? Я слышал цифру в 14 тысяч рублей…

— Ну да, где-то так.

— Почти как в ВСУ. Если считать 1 к 2. Там солдат на полигоне получает от 5000 гривен, в боевых частях начиная с 7000.

— Это хорошо придумано. Вот у нас и тот, кто сидит на передовой, и тот, кто занимается какой-то службой в тылу, получают одинаковые деньги. Это, я считаю, неправильно. Должна быть какая-то мотивация.

— В Москве принято считать, что здесь идет повальная вербовка бойцов для войны в Сирии, опытных бойцов. Слышали?

— У нас никого не вербовали точно. Никто из наших не ушел в Сирию. Даже разговора не было! Естественно, есть опытные обстрелянные люди, которые хотят связать свою жизнь с армией, некоторые планируют свою дальнейшую жизнь и в качестве наемников. Но куда нас набирать? У нас что — война закончилась? Бойцов, о которых вы говорите, не так уж и много, на них подразделения держатся. Если бы их выдергивали, я бы знал. Да и судя по тому, что я слышу, в Сирии Россия не развертывает дивизии какие-то, там от силы 1000 человек. Для такого не надо поднимать волну еще и у нас.

— А вы лично получили бы российский паспорт?

— Мне бы хотелось, чтобы у нас было свое государство, но я понимаю, что шансов на это мало. Слишком много у нас разрушено. У нас принято ругать олигархов, а я не считаю, что должна править уравниловка. Я не против того, чтобы некоторое количество людей были богаче. Но они должны подчиняться законам нашего государства! Если меня останавливает полицейский за превышение скорости — и его должны останавливать, меня оштрафовали — и его тоже. Мы все должны быть на равных к закону. Пусть они исправно платят налоги как положено и восстанавливают, зарабатывают свои миллионы.

— Что-нибудь хотите сказать русским людям?

— Русским? Я украинец!

Конечно, огромное спасибо России. В любом случае без их помощи у нас ничего не получилось бы.

Сейчас, насколько я знаю, обычным российским людям немножко надоела вся эта ситуация. Скажем, полгода назад старались нам помочь, сейчас таких патриотически настроенных людей становится меньше. Гуманитарная помощь нам не только в знаменитых белых «КамАЗах» шла, это были и разные общественные организации, которые собирали, что могли, и присылали сюда. Они просто не представляют, насколько это было востребовано и нужно.

— Что делать с «восточниками», которые воюют против вас? Минские соглашения никак не учитывают интересов дончан, что воюют на той стороне. Вы хотите вернуться на север области, они — в свой родной Донецк. Пока все с оружием в руках и нет вариантов, как вернуться в свои дома, война не закончится.

— Вы знаете, этот вопрос пусть решают политики.

Есть обыватели, которым все равно, какая власть, лишь бы не стреляли, а «буденовку» можно сменить в любой момент. Но Донбасс был всегда самобытный, гордый кусочек территории. Раньше, в советское время и позже люди не говорили, что они из Макеевки, Донецка или Тореза, они везде говорили: «Я из Донбасса!» Это обобщенное понятие, которое расставляло все точки.

Так что я не верю в украинские выборы с «Батькивщиной» или там «Правым сектором» здесь по любым законам, я не верю в украинские флаги здесь. Против не только ополченцы, люди с оружием, но и, я считаю, большая часть оставшегося мирного населения. Но общаясь с родственниками на той стороне, я хорошо знаю ситуацию на севере области. Люди там, в большинстве своем, ждали нас, что мы придем и освободим. Еще прошлым летом ждали. Но вся эта укропская пропаганда, им пять баллов надо поставить, она работает просто превосходно. И время там работает не на нас.

«В Донецк должны вернуться люди, которые с него бежали»

Богдан Чабан с позывным «Азот» — персонаж в войне на востоке Украины уникальный. Это первый полностью рассекреченный украинский диверсант. Трое бойцов украинской партизанской группы «Равлики» были арестованы 9 мая 2015 года на украинской территории украинской же милицией и месяц провели в СИЗО Мариуполя. А потом вышли под подписку о невыезде — уж слишком большая общественная кампания в их защиту поднялась.

Эта кампания и «засветила» Богдана Чабана, бывшего самого молодого предпринимателя Донецка, бывшего бойца добровольческого батальона, бывшего диверсанта, человека, чья подпись стояла на заявке в Донецкий горсовет о первом массовом украинском митинге 4 марта 2014 года.

— В донецком «евромайдане» я не участвовал. Но когда началось то, что теперь называют «Русской весной», мы с друзьями за сутки организовали первый в Донецке украинский митинг. Потом следующий, его уже пытались бить. Потом 12 марта мы попытались сделать свою первую акцию — сорвали российский флаг на площади Ленина, и нас тут же как «провокаторов» арестовала украинская милиция и препроводила в Ворошиловское РОВД Донецка. Там нас продержали до утра, слив наши данные сепаратистам. Я не успел вернуться домой, а к моей маме в мое кафе уже пришли с угрозами. Так получилось, что работать в рекламном агентстве я начал в 15 лет. Надо было помогать маме, она в семье тогда у нас одна работала. Потом в 18 лет на паях с другом основал свое рекламное агентство. Год проработал, получалось, но понял, что это не мое. Вложил заработанные деньги в свое кафе. Стоило оно мне по тем временам 115 тысяч гривен — арендованное помещение и оборудование. Работал сам, потом расширился, нанял людей. На пике у нас была месячная выручка в 220 тысяч гривен. Место стало модным для любителей ночью поиграть в «Мафию», проводились культурные мероприятия. А потом его, как у нас теперь говорят, «отжали». К июню 2014-го люди начали приходить не с угрозами, а с автоматами. Кофейные аппараты я успел вывезти, остальное пришлось бросить. Это если коротко.

Квартал, где было мое кафе, потом стал режимным, его заняло министерство обороны ДНР.

13 марта 2014-го, когда с утра ко мне пришли в кафе, а вечером на мирном митинге тупо зарезали нашего друга, Диму Чернявского, мы поняли, что, махая флагом, ничего не добьешься. Что-то пытались делать, организовывались. В итоге записался в добровольческий батальон.

— Как для вас началась война?

— О-о-о... она под Донецком началась!

Ближе к 24 июля 2014-го я уже был в батальоне «Шахтерск» и мы шли на штурм Песок. Готовили нас, если это так можно назвать, в Днепропетровске, на пятый день учебы мы получили оружие и отправились на войну. И оттуда до Песок нас везли почти сутки в школьных автобусах колонной из 20 машин. То одна машина ломалась, то другая.

Вру, не сутки! Мы выехали в 10 утра, а приехали в поселок Тоненькое в 4 утра следующего дня. По дороге заезжали в Новогродовку в штаб, где планировалась операция. Завезли нас в какие-то сады, где стояла куча военной техники, там был огромный слой пыли на всем, пыль была в воздухе, и любая проезжающая машина ее поднимала еще больше. Все пытались закрыться в какие-то банданы, арафатки, но пыль все равно скрипела на зубах. Пытались как-то спать в этих автобусах.

А потом в Тоненьком нас высадили в районе элеватора, и мы пошли! Там, по-моему, километров 12–15 до Песок. И мы пошли с патронами, гранатометами, во всем обвесе, колонной человек в 150 в шахматном порядке. При всем при этом мимо нас ехал «Днепр-1» на машинах, помахивая нам ручками.

Фляги, у кого они были, быстро закончились. Часам к семи утра мы дошли, и началась зачистка Песок. Все это было хаотично, часть батальона пошла в одну сторону, часть в другую, связи друг с другом не было, ни раций, ни телефонов – они чего-то там слабо работали. Ты бегаешь от дома к дому, там собаки эти, где-то еще люди живут, где-то стреляют. Начинают стрелять, ты падаешь, эта трава тебе залезает где только можно! Колется все жутко, ты мокрый, потому что жара, ты в форме, бронежилете, на тебе еще разгрузка, и ты ползешь дальше. Первые боестолкновения, перестрелки, первые заходы в здания, мы жутко тупим, потому что ничего еще не понимаем...

На нас орут парни из «Днепра-1»: «Вы что, б..., делаете! Это что у вас, первые боевые, что ли?!» А мы им кричим: «Да!!! Первые!»

В итоге вышли мы на окраину Песок часов в 11–12 дня. Мы уже сутки то в непонятных дорогах, то ползанье, пыль на зубах... Там жил дядька, все его звали Профессором, царство ему небесное! Он потом осенью погиб. Он был преподавателем, кажется, Донецкого торгового университета. У него в подвале и Ярош сидел, прятался от обстрела, и все остальные. Это очень забавно, когда ты сидишь, держишь свой сектор, а к тебе подбегает Ярош и бьет тебя по плечу. И ты уже держишь и его сектор. Он тогда был уже очень раскрученной фигурой. И все равно с автоматом бегал.

И вот на этой окраине нам уже и танки помогали.

— И вы в Донецк тогда пошли?

— Да, по Красноармейской трассе пошли в сторону Донецка. Бой идет, стрельба, страшно неимоверно! Тут подствольник стреляет, тут кто-то падает, ты куда-то стреляешь, не целясь, потому что времени на это нет. Был у нас парень, так он фото успел в этом хаосе сделать, как мы заходим за табличку «Донецк». Вот, собственно, так неромантично для меня и началась война.

Дальше пошло по нарастающей. И все время то жрать хочется, то спать, то, извините, с..ть. Перед Иловайском за минуту до отправки колонны такое было… Мы к тому времени две недели в Старобешево жили, питались в основном арбузами с близлежащих бахчей, поэтому с кишечником так себе, скажем так. И ты выскакиваешь в поле, автобус ржет, успеваешь обратно за секунду до выезда и на штурм! На «пазиках».

— «Шахтерск» имел славу «батальона мародеров» и потом был расформирован, а его командир начал формировать «Торнадо» и сейчас сидит под обвинением в пытках и мародерстве...

— Когда были самые жаркие бои, такой славы «Шахтерск» еще не имел. Это была разношерстая часть. Там были люди из «Братства» Корчинского, которые сформировали роту имени Иисуса Христа. Эти люди были истово верующими, молились перед каждой едой, перед боем и так далее. Впоследствии они сформировали батальон «Святая Мария». Там были мы — идеалисты, которые пришли бороться с бандитизмом, который захлестнул тогда Донецк. И было руководство с криминальным прошлым и группа людей человек в 15 вокруг. Воевали они, надо признать, хорошо. Но факты мародерства были, и мы не смогли с этим ничего сделать. Поэтому если вы хотите узнать мою версию произошедшего, то батальон не дожил до расформирования. Люди начали сами уходить из «Шахтерска», и потом его остатки расформировали. У нас тоже случился конфликт с окружением командира, и я ушел. Сначала в специальный батальон милиции «Гарпун», потом в партизанскую группу.

— Как работают такие группы?

— Обычно в связке с кем-то. Мы получали задания от СБУ и никогда от милиции. Тот случай в Великой Новоселковке был единственный. Нужно что-то посмотреть, что то разузнать, выяснить перестановки каких-то частей, произвести диверсию: кого-то убить, что-то взорвать, что-то повредить. Выход может длиться до трех суток, под это подбирается снаряжение соответствующее: одежда, продукты, оружие. Бывало, выходили на три-четыре дня на наблюдение. Соответственно, надевали памперсы, лежали в лежках.

У нас невозможна партизанщина, как во время Второй мировой войны: ушел в лес и выбегаешь с винтовкой время от времени пострелять. У нас возможен другой вариант. Ты находишься на своей территории и заходишь ненадолго на территорию противника. Потому что спрятаться в городе на длительное время невозможно.

— Как вы попали в СИЗО?

— Не хочу об этом говорить, идет суд, да и у меня самого полной картины в голове пока нет. Но я не в обиде на судьбу.

У нас 7 мая друг погиб от мины, этот минометный расчет вычислили, и «Равлики» собирались идти его «гасить», потом планировался выход в Енакиево. Теперь я понимаю, что с какого-то из этих выходов мы бы не вернулись. Нам, можно сказать, повезло. Нас закрыли.

— Что вы думаете об этой войне, когда она закончится?

— Я не думаю, что проблему можно решить военным путем. С точки зрения военной победы Украины окно возможностей закрылось, с моей точки зрения, когда Стрелков закрылся в Донецке, миллионном городе. Хотя в целом на первых порах с большими потерями все было возможно. Но окончательно дверь возможностей закрылась после Иловайска. Никто тогда не ожидал удара российских батальонных групп, и все тогда ждали продолжения агрессии.

Это сейчас считают единичные выстрелы из миномета, в августе прошлого года под Старобешево мы не считали, сколько пакетов «Града» по нам было за день выпущено.

А что касается войны, то если ее смогли политическими методами притушить, то политическими методами ее надо и разруливать. И в политических переговорах, в рамках которых Россия пытается впихнуть нам эти образования на правах автономных республик, решение для Украины все же будет найдено. Такое, чтобы мы не много на этом потеряли. В Донецк должны вернуться люди, которые с него бежали.

— А не рассматриваете вариант, что победит российская точка зрения на проблему и там будет жесткий автономный округ со своей милицией и прокуратурой и таким, как вы, там не будет места?

— Да, и такое возможно. Я не исключаю того, что там будет такая себе республика со своей армией и Украина не будет там контролировать процессы и, соответственно, границу. Нам не будет туда доступа, но в этом случае конфликт снова неизбежно вспыхнет. Тут нужно политическое решение, компромисс, который бы устроил и ту и другую сторону. Это огромная игра, в которой никто не понимает, куда все это вывезет.

— Можете сказать, что если в Донецк вы не сможете зайти мирно, то будете заходить с оружием?

— Я уже, наверное, не вернусь в Донецк. Но я знаю многих ребят, которые не прекратят борьбы ни в коем случае. До победного или смертного конца. Хотя их, конечно, еще можно пересажать — это такой третий украинский путь. Но недовольные люди будут оставаться всегда, и на территории ДНР тоже.

— Знаете кого-то в ДНР?

— Да, у меня какое-то количество одноклассников воюет на той стороне. Есть знакомые по микрорайону, по кафе. Вот в СИЗО, пока я сидел, могу сказать, что 80% безнадежных сидельцев там по выходу собирались идти в армию ДНР. И не скрывали этого. А куда им еще идти, неприкаянным? Работы нет, а там хотя бы кормят, деньги платят и не очень часто сейчас убивают.

Те же добровольцы, которые к нам приезжают из России, едут как на сафари, «пострелять в укропов». Не так уж тут и опасно, при таком уровне потерь, многие приезжают ненадолго, месяца на три, и уезжают счастливые домой — рассказывать про свой героизм и привлекая тем самым новых желающих.

Это самая главная проблема, в России все же 140 миллионов человек, и неприкаянных персонажей, воспитанных на фильмах о спецназе, который воюет все время почему-то за пределами России, на наш век хватит!

— Вы верите в выборы по украинским законам в Донецке?

— Я вижу, что в стране выполняются минские соглашения, по пунктам. Разумеется, медленно и не всегда в полном объеме. Я вижу, что все четко делается в части отвода вооружений. И я не верю, что будущей весной в Донецке и Макеевке поднимутся украинские флаги, пройдут нормальные выборы. Может быть, года через полтора, сильно попозже?

— Есть что сказать российским читателям?

— Пусть к нам не едут, по возможности. Тут не так круто, как это выглядит по телевизору. Если они не поедут, мы тут как-то быстрее между собой разберемся.

Дмитрий Кириллов (Донбасс)

источник