Маргарита Симоньян про СПИД в ее жизни

Мне было 15, когда в нашу американскую школу пришел рослый красавец — парень лет 35 с голливудской линией челюсти и добрыми голубыми глазами.

Нас всех собрали в самой большой аудитории (по-русски — в актовом зале) и об'явили, что парень болен СПИДом и сейчас он расскажет нам, как это получилось и что теперь с этим делать. 

Два часа парень рассказывал, что в юности трахался с кем попало, даже не помнит с кем, а потом полюбил, женился, родили двоих детей, и вот теперь у него СПИД, которому, видимо, много лет, просто он об этом не знал.

Жена и дети чудесным образом оказались здоровы.

Когда он закончил, нам предложили подойти и обнять его. 

Меня, воспитанную в краснодарской школе, обуял ужас, который мне было трудно скрыть. 

— Ты что, боишься к нему подойти? — спросила меня одноклассница. — Фу такой быть!

Я подошла, обняла его. Парень улыбнулся своими пушистыми голубыми глазами и сказал: 

— Видишь, это было не так страшно. 

Мне было 18, когда, наученная правильной американской пропагандой, я сама решила сдать анализы. 

Анонимный кабинет располагался через дорогу от входа в маленькую краснодарскую телекомпанию, куда я только пришла стажеркой. 

В кабинете было с десяток моих друзей и знакомых. Мы хихикали и подбадривали друг друга. 

По лицам некоторых было понятно, что у них друг с другом был секс (и, конечно, незащищенный) и один не сказал другому, что идет проверяться. 

Через неделю мне позвонили. 

— Есть проблема с вашими анализами. Надо пересдать. 

В обеденный перерыв я на цыпочках перешла дорогу. 

— А в чем проблема? 

— Результат положительный. Но это может быть ложно. 

— Подождите, — тихо сказала восемнадцатилетняя дурочка я. — Положительный — значит хороший? 

— Нет. Положительный — значит то самое. 

Следующую неделю я прожила в невесомости. Я разговаривала с собой примерно вот так: 

— Что будет самое страшное, что может случиться?

— Я умру. 

— Но это лечат, помнишь того голливудского парня, он выглядел совершенно здоровым, у него семья. 

— Ага, и пятнадцатилетняя девочка боялась его обнять. 

Результат оказался ложным. Мои анализы перепутали. С тех пор я сдаю их раз в год — просто так, по сформировавшейся гигиенической привычке. Я никогда больше не думала с тревогой о ВИЧ, пока прошлым летом на празднике в одном из посольств не столкнулась с одним известным человеком, у которого ВИЧ, и я знала об этом. 

Мы с человеком пили мохито, травили байки про общих знакомых и хохотали в голос. И он хохотал так зажигательно, что брызнул слюной, извините, мне прямо в хохочущий рот. 

Мне стыдно в этом признаться, но, придумав быстрый предлог, я побежала в уборную прополоскать горло, а потом стала терзать телефон звонками всем специалистам, кому могла позвонить. 

— Да брось дурью маяться, вероятность заражения микроскопическая. Только если у него во рту язвочки и у тебя тоже, и то, скорее всего, нет, — успокаивали специалисты. 

Микроскопическая. Но есть. И вот это убийственное 'скорее всего'. 

Не могу сказать, что, когда я ждала анализов, которые, как положено, сдала, узнав о третьей беременности, я чудовищно волновалась, вспоминая об этом случае. Но что совсем об этом не думала — тоже сказать не могу. 

Я, в общем-то, не сомневалась, что результат придет отрицательный — то есть хороший. Но все-таки эта 'микроскопическая' букашка трепыхалась где-то на периферии моего взрослого, цивилизованного, отполированного американской школой сознания, пока я не увидела то самое заветное 'отрицательно'. 

Премьера Антона Красовского на RT совсем не об этом. Но одновременно именно об этом. Посмотрите: