«А на земле остались обугленные тела детей…»

Помимо портретов и «выжимок» из воспоминаний детей войны, в книге есть краткие биографии этих людей.

Вот, к примеру, Петр Штарк, немец Поволжья из села Шенхен Саратовской области, ставший затем инженером гражданской авиации:

«Война лишила меня родителей… Я немец, и все мои детские мытарства объясняются этим. Бесприютное скитание по детским домам, потеря братьев и сестер (нас было четверо, выжил я один), голод, нищета, унижение — все сплелось в сплошную черную ленту в моем мозгу, в воспаленной моей памяти… Я ненавижу фашизм! Я ненавижу войну!».

«Я помню, как над ранеными шевелилась земля»

Валентина Хрусталева, повзрослев, стала учителем истории. Она родилась на станции Долинская Кировоградской области, Украина. С 1941 по 1944 год была на оккупированной фашистами территории. И очень хорошо помнит, как вели себя те, кого теперь в Украине многие считают «освободителями» и «героями»:

«Когда немцы пришли в деревню, все тряслось от грохота танков. Начались расстрелы. Стреляли не всех — только евреев и коммунистов, а другим давали в руки лопаты, чтобы они засыпали землей тела расстрелянных. А потом эта земля шевелилась, «дышала» несколько дней… Разве можно это забыть? А как погибали от мин и снарядов дети, сверстники мои… Мне тогда было 7 лет. А еще фашисты додумывались разбрасывать везде «игрушки» (шарики, карандаши), которые несли смерть, взрывались в руках ребятишек. Однажды от взрыва загорелось поле. А когда все потухло, на земле остались лежать обугленные тела детей в застывшей позе — на четвереньках, они, видимо, хотели выползти из этого дыма…

Фото: автора

Я раненным моим детством проклинаю войну!".

Еще одна уроженка Украины, Перевертайло Р. А. вспоминает:

«Особенно зверствовали гестаповцы. Они ходили по домам и хватали маленьких мальчиков, потом бросали их в колодец: „Сын — это будущий воин…“. Матери вязали мальчикам банты и надевали на них платья. Я думаю, что некоторые из них сейчас живы, и вздрагивают, когда вспоминают, как было страшно…».

«Мама, ты меня не бросишь?»

А это уже Россия, Краснодарский край:

«По дороге машины обстреливали с воздуха. Наш водитель притормозил, помог слезть с машины, крикнул: «Женщины, спасайтесь, кто как может!». Все побежали в рожь. Меня мама несла на руках, а брат цеплялся за подол ее платья, бежал за ней, плакал и кричал: «мама, ты меня не бросишь?!». Л. В. Чернышова

Кто-то голодал в тылу:

«Мы остались вдвоем с мамой, и все, что удавалось раздобыть из еды, она отдавала мне. Через год она умерла. От голода. Тихо. Во сне. Я это помню очень четко: было холодно, мы спали с ней под одним одеялом. Вдруг я почувствовал, что она холодная, и все понял, но продолжал лежать в темноте до утра. Утром соседи снарядили повозку, кажется, даже гроба не было. Знаю только, что шел я за этой повозкой один…» Н. И. Дунаев.

Кто-то вообще провел детство в концлагере:

«Братик мой полез ручонкой за колючую проволоку, а конвоир наступил ему на ладошку кованным сапогом, потом схватил его за рубашонку и бросил на эту проволоку, она была под током. Оттащили, спасли. Лечили его немецкие лагерные врачи. Говорили: «Правильно конвоир поступил! Нельзя!»… Так братишка мой получил порок сердца и отсохшую правую руку. Инвалид. Левша. В.М. Ефанова.

Кто-то, чтобы выжить, бросал трупы близких:

«Мам, как дойдем до следующей кучи мерзлых детей, так её (сестричку) бросим…» Мать в полубреду отвечала: «Как хотите»… В. А. Герасимова.

«Маму хотели расстрелять из-за мыла»

Галина Шугай, повзрослев, стала фельдшером. Ее детство прошло в оккупированной фашистами Белоруссии, в городе Барановичи и его окрестностях:

«Маму и эту женщину заставили стирать офицерское немецкое белье… Однажды денщик, немец, очень хороший человек, предупредил, что их заберут и расстреляют за то, что они мыло раздавали людям, а в белье сыпали хлорку. Мы бежали в лес, надеясь встретить партизан. Прятались от банд власовцев. Но вот набрели на хутор Дарово, где нас приютили белорусы. Иногда туда наведывались немцы. Тогда хозяева указывали на маму, что это их дочь, а на меня — внучка. И еще они поставили на поляне крест и говорили: „Муж ее умер“ (а папа в это время сражался с фашистами на фронте). Мама в 28 лет стала совсем седой, а я до четвертого класса ходила все время в шапочке (на нервной почве выпали волосы проплешинами), а по ночам я вскакивала и кричала. Мне казалось, что все рушится и падает на меня. В восьмом классе я нарисовала план этого хутора, и мама поняла, что я все помню. Не дай Бог пережить такое моим детям и внукам, да и всем людям!».

А вот еще воспоминания из хутора:

«Паренек один, шинель без рукава, рана сочится. Полицай его — плеткой по голове… Столько лет прошло, но скажут „Война“, вздрогну… и вижу окровавленное лицо этого парня». С.В. Сергеева.

«Мы вышли из этого госпиталя взрослыми людьми, мы там оставили навсегда свое детство». Пилипенко М. П.